Источник текста:

Московский журнал. 2004. № 2. С. 13-17.

Случаи и курьезы русской старины

Виктор Леонидович Державин

кандидат исторических наук

РУССКИЕ НА ГРУМАНТЕ

В длительной истории освоения полярных широт более двухсот пятидесяти лет назад имел место уникальный, на наш взгляд, случай, в соей время довольно подробно описанный академиком Петром-Людовиком Ле Руа. Небольшая книжка немецкого ученого, находившегося в годы правления Елизаветы Петровны на русской службе, называлась «Приключения четырех российских матросов, к острову Шпибергену бурею принесенных» и была издана по настоянию Петра Ивановича Шувалова. Изложенные в ней события основывались на подлинных свидетельствах очевидцев, а интерес графа к этой полярной одиссее, надо думать, объяснялся еще и тем, что сам Петр Иванович обладал монополией на зверобойные промыслы в Поморье. Академик Ле Руа, являвшийся воспитателем его детей, ничем до того не прославился на литературной ниве, но в данном случае создал добротное описание злоключений четырех поморов, оказавшихся в шестилетнем заточении на одном из островов архипелага Шпицберген, – поморы именовали последний Грумантом.

Сравнительно скоро эта история получила известность в научных кругах, ее перевели на многие европейские языки. Существуют письменные свидетельства, что о ней знал М.В. Ломоносов, разработавший своей проект «возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию».

В XVIII столетии Шпицбергеном официально не владело ни одно государство и в его водах промышляли суда многих европейских стран. Русские промысловики из поморских  волостей начали ходить на Грумант по крайней мере не позже второй половины XVI века, что подтверждается как письменными источниками, так и археологическими раскопками. А вот регулярное появление европейцев в этих широтах относится лишь к началу XVII столетия – после открытия архипелага в 1596 году голландской экспедицией Виллема Баренца, назвавшего его Шпицбергеном, что в дословном переводе означает «острые горы». название же «Грумант» произошло от «Гренландии», так как поморы полагали, что охотятся в восточной части этого громадного острова, в силу чего именовали себя груманланами. Наиболее активно осваивались промысловиками западное и отчасти южное побережья архипелага, которые отличались относительно более мягкими климатическим условиями, чем северо-восточный Шпицберген, куда не доходили теплые воды Гольфстрима. Об этом свидетельствуют многочисленные поморские становища, обнаруженные главным образом в последние десятилетия в результате археологических исследований, проводившихся экспедицией Российской академией наук. Причем, если европейцы занимались в основном добычей китов, то поморы охотились на моржей и других ластоногих животных, а помимо этого заготавливали шкуры и пушнину. Но все же моржовый промысел у них преобладал.

В 1920 году по условиям международного Парижского договора, к которому позже присоединилась и Советская Россия, Шпицберген отошел к Норвегии. Норвежцы официально именуют его Свальбардом – по встречающемуся в исландских сагах XII-XIV веков названию далекой земли, куда ходили корабли викингов. Правда, следы отважных мореходов на Шпицбергене до сих пор не обнаружены.

После краткого исторического экскурса вернемся к нашей истории. В 1743 году на Грумант отправилось из Мезени небольшое промысловое судно, команда которого насчитывала 14 человек. Всего за восемь дней поморы преодолели основную часть пути к хорошо известному им западному побережью Шпицбергена, но затем неблагоприятный ветер отнес их в район южного побережья острова Эдж, называвшегося тогда русскими Малый Брун. Судну грозил ледовые плен, и моряки решили подыскать подходящее для зимовки место: оставаться на затертом льдами корабле было крайне опасно. По счастливому стечению обстоятельствони очутились недалеко от места, где несколькими годами раньше их земляки возвели дом из привезенных с материка бревен. Но дом еще предстояло отыскать. С этой целью на берег отправились четверо: штурман Алексей Инков, его двоюродный брат Хрисанф, Степан Шарапов и Федор Веригин. Не помышляя надолго оставлять судно, а также учитывая трудность перехода по непрочному припою, они взяли с собой минимум снаряжения и продовольствия: одно ружье с двенадцатью зарядами, двадцать фунтов муки, топор, нож, котелок, огниво, трут и небольшой запас табака. В конце концов мореходы сумели преодолеть опасный путь протяженностью около семи километров. Заброшенное становище удалось обнаружить в полутора километрах  от берега. Следует заметить, что так далеко стоящая от моря изб, если верить Ле Руа, представляет собой необычное явление для поморских поселений Шпицбергена, которые, как известно, располагались недалеко от воды.

Переночевав в доме, Алексей Инков и его спутники отправились назад. Однако разыгравшийся ночью шторм не только разметал ледяное поле, но стал, судя по всему, причиной гибели корабля, который был либо раздавлен, либо унесен в открытое море вместе с оставшимися на нем десятью моряками. Оказавшись в столь незавидном положении, поморы все же не пали духом, а принялись обустраивать свой быт, положившись на волю Божию. В первую очередь следовало обеспечить себя продовольствием. С этой целью удалось подстрелить двенадцать оленей, на что был израсходован весь взятый с судна охотничий боезапас. Затем приступили к ремонту жилища, за несколько лет изрядно обветшавшего. Оно представляло собой относительно просторную – шесть саженей в длину и три в ширину – избу с печкой и сенями. В ней-то и предстояло полярным робинзонам, как назвал наших поморов Ле Руа, провести долгие шесть с лишним лет.  В таких обстоятельствах, конечно, надо счесть за благо, что опыт зимовки на Шпицбергене уже имелся у одного из них – штурмана Алексея Инкова.

Неизбежную опасность здесь представляли белые медведи, и чтобы защищаться от них, зимовщики изготовили несколько рогатин, концы которых оковали железом. Этими самодельными орудиями они за все время пребывания на отсрове сразили десять могучих зверей, причем только одного рискнули атаковать, так как у них закончилась добытая в первые дни оленина. Значительно чаще приходилось отгонять от жилья назойливых и любопытных соседей криками.

Врожденная смекалка позволила мезенцам не только с максимальной отдачей использовать прихваченный с борта судна скудный набор инструментов, но и занчительно пополнить его. В своей кустарной кузнице они приспособили вместо наковальни камень, а в качестве клещей – оленьи рога. Импровизированным молотом оковали рогатины, а позже – самодельные стрелы. Обзавелись и луками, использовав в качестве тетивы жилы убитых животных. 250 подстреленных оленей и множество песцов помогали невольным островитянам избежать голодной смерти. Все эти годы поморы обходились без хлеба и соли, вынужденные есть только мясо, причем из-за нехватки дров порой и сырое. Лишь позже, во время долгих полярных ночей, они догадались его коптить в наполняемой дымом избе, а летом уже вялили на воздухе.

Еще одной жизненно важной проблемой стало поддержание огня, который поначалу удалось добыть с помощью взятых на судне огнива и кремня. Обнаружив недалеко от жилья подходящую глину, поморы смешали ее  остатками муки и изготовили лампадку. В качестве масла употребили олений и медвежий жир, а вместо фитиля – подобранные на берегу веревки и обрывки расплетенных канатов. Эта неугасимая лампада горела в избе все шесть лет. Пришлось мезенцам овладеть и скорнячеством. Оленьи и песцовые шкуры выделывались и использовались для пошива обуви, одежды и примитивного постельного белья, для чего были выкопаны иглы, имевшие даже просверленные в них ушки; нитки нарезали из оленьих жил.

Опыт штурмана спас зимовщиков от самой грозной для них опасности – цинги. Чтобы избежать коварного недуга, следовало, во-первых, регулярно пить оленью кровь и периодически есть сырое мясо: метод, позаимствованный русскими у малых северных народов – самоедов и лапландцев. Конечно, поморам, людям православным, претило употребление сырого мясо и крови животных, но в данном случае это воспринималось как лечение. Во-вторых, как можно больше находиться в движении, что относительно легко было осуществить в летнее время, но не всегда удавалось зимой. В-третьих, регулярно употреблять ложечную траву, которая является незаменимым противоцинготным средством. Это замечтальное полярное растение в разное время спасло на Русском Севере жизнь многим европейским мореплавателям, узнавшим, кстати, о его целебных свойствах именно от поморов.

Все вышеперечисленное помогло трем из четырех островитян не только излечиться, но и существенно укрепить свое здоровье. А вот Федор Веригин, к несчастью, испытывал  к оленьей крови непреодолимое отвращение и оказался к тому же настолько бездеятелен, что предпочитал выходить из дому как можно реже. Вскоре цинга у него стала прогрессировать. Захворав уже в первую зиму, Веригин все же протянул на острове целых шесть лет и скончалс лишь за несколько месяцев до счастливого избавления остальных.В последнеи годы он был так измотан болезнью, что едва мог пошевелиться и за ним приходилось ухаживать как за малым ребенком.

Смерть Федора Веригина удручающе подействовала на его товарищей, которые, по их словам, вряд ли смогли бы пережить на острове еще и седьмую зиму. Но вот 15 (28) августа 1749 года, в праздник Успения Богородицы, на горизонте показался корабль. Нельзя отметить, что наши поморы, будучи людьми благочестивыми, неизменно следили за календарем, отмечая важнейшие церковные праздники, и весьма тяготились невозможностью соблюдать посты. Заметив долгожданный корабль, они тут же развели на берег костер, дав таким образом знать о себе. Владелец корабля, архангельский купец Амос Корнилов, поначалу собирался на промысле к Новой Земле, однако по каким-то причинам круто изменил свои намерения и направился в сторону Западного Шпицбергена. В неблагоприятных погодных условиях его судно прибило к острову Эдж. После недолгих переговоров кормчий согласился доставить поморов домой, получив в качестве вознаграждения десятки пудов оленины и множество оленьих и песцовых шкур. Этот, казалось бы, неуместный в аткой ситуации торг объяснялся тем, что архангельские промысловики рассчитывали зимовать на одном из становищ Западного Шпицбергена и столь радикальное изменение их планов требовало определённой материальной компенсации.

Трое чудом выживших поморов, покидая остров, не забыли прихватить на память свои кустарные орудия труда – рогатины, лук со стрелами, иглы, шилья, топор и прочие вещи, которые в дальнейшем попали в руки Ле Руа.

Ровно через два месяца судно благополучно прибыло в Архангельск, откуда поморы переправились в Мезень.

* * *

История мезенских поморов в свое время поразила умы не только европейской и русской читающей публики, но и… самоедов. Прослышав о ней, некоторые из них даже изъявили желание переселиться на далекий остров для занятий оленеводством. Но сии благие намерения не были поддержаны властями. А ведь осуществись тот проект, в ХХ веке, когда окончательно определялся статус острова, претензии России на него были бы довольно весомы.

В конце 20-х годов XIX века норвежский геолог Кейльхау побывал на острове Эдж, где обнаружил полуразрушенную поморскую избу и даже зарисовал ее. По мнению некоторых исследователей, это и было то самое жилище, которое на протяжении долгих полярных ночей служило приютом для Алексея Инкова с товарищами. Около двадцати лет назад здесь веда разведку археологическая экспедиция Российской академии наук. Тогда из-за неблагоприятных погодных условий и сторого дефицита времени до становища не дошли буквально си=читанные километры. Но поскольку исследования на острове продолжаются, остается надежда, что научное изучение легендарного жилища все же состоится.

О промысловой активности наших поморов на Груманте до сих пор свидетельствуют остатки становищ. Раньше каждое становище отмечалось высоким деревянным православным крестом. Эти кресты являются отличительной чертой рисунков, сделанных европейскими путешественниками в XIX веке на Шпицбергене. Подобный крест стоял, безусловно, на могиле Федора Веригина. Со временем кресты ветшали, падали, а некоторые из них уже в XIX-XX веках умышленно срубались европейцами с целью уничтожения следов пребывания поморов на Шпицбергене.  В настоящее время известен лишь единственный уцелевший там поморский крест на одном из самых дальних островов архипелага, называющегося Русским.