Источник текста: Обручев С.В. Русские поморы на Шпицбергене в XV веке и что написал о них в 1943 г. нюрнбергский врач [Текст] / Чл.-кор. АН СССР С. В. Обручев. – Москва : Наука, 1964. – 143 с.
…В 1743 г. на Шпицбергене остались случайно зимовать четыре груманлана.
История их была так невероятна, что только после перекрестного допроса их в Архангельске и вызова двух из них в Петербург решился академик Леруа опубликовать записанные им с их слов рассказы.
Изданная сначала на немецком языке в 1768 г. эта книжка вскоре была переведена на русский, английский, французский, голландский и итальянский языки. В XIX в. несколько раз в популярных журналах передавали ее содержание, но все же эта история, одна из самых поразительных, сейчас почти забыта.
По русскому переводу 1772 г. я передам все существенное, сохраняя по возможности язык подлинника.
«В 1743 году вознамерился некто именем Еремий Окладников, житель города Мезена, что в Югории, которая составляет часть Архангелогородской губернии, снарядить судно и отправить на нем четырнадцать человек к острову Шпицбергену для ловли китов или моржей, коими россияне отправляют сильную торговлю. Целые восемь дней имели сии люди способный ветер, но в девятый день он переменился. Вместо того, чтобы им достичь западной стороны Шпицбергена, куда ежегодно ездят голландцы и другие народы ловить китов, прибиты они были к восточной стороне сих островов, а именно к Ост-Шпицбергену, который у русских известен под именем Малого Бруна, а собственно остров Шпицберген называется у них Большим Бруном. Лишь только они версты на три, или на половину немецкой мили к нему подъехали, как вдруг судно их запер лед, что им причинило весьма великую опасность. Они начали думать, где бы им перезимовать; тогда штурман припамятовал, что некоторые мезенские жители вознамерились однажды перезимовать на оном острове и для того взяли с собою из города приготовленный к постройке хижины лес, привезли его туда на своем судне и будто действительно она построена в некотором расстоянии от берега. По сим штурмановым речам приняли они намерение прожить здесь зиму, ежели означенная хижина, как они уповали, еще цела. Ибо они ясно видели, что каким-нибудь случаем погибнут, ежели останутся на море. Чего ради отправили четырех человек с судна искать оной хижины и других к перезимованию потребных вещей, ежели еще можно того надеяться. Оные назывались: штурман Алексей Гимков и три матроса — Иван Гимков, Степан Шарапов и Федор Веригин…
Как сей остров был совсем пуст и необитаем, то им непременно надлежало снабдить себя оружием и съестными припасами. Но, с другой стороны, принуждены были они почти целую милю идти по льдинам, волнением и ветром костром наметанным; отчего они имели в пути сколько опасности, столько и трудностей. Следственно, им не должно было много при себе иметь грузу, дабы не провалиться и не потонуть…
После сих размышлений взяли они с собою ружье, рожок с порохом на двенадцать зарядов и на столько же пуль, топор, маленький котел, двадцать фунтов муки в мешке, огнянку и несколько труту, ножик, пузырь с курительным табаком и каждый по деревянной трубке. С сим малым оружием и запасом прибыли они на остров…
Тут начали они по нем ходить, и нашли в скором времени ту хижину, которой искали: оная построена была от берегу почти на четверть мили в расстоянии. В длину имела она около шести сажен, а в ширину и в вышину по три. При ней сделаны были сени, или передняя горница, шириною сажени в две, следственно, были в ней и двои двери: одни для затворения сеней, а другие для затворения хижины, и сие весьма много способствовало к тому, чтобы тепло не выходило из горницы, когда она истоплена будет. Наконец, была в сем покое и глиняная русская печь без трубы, которая служит не только для варения кушанья но и для нагревания избы и на которой можно ложиться, как обыкновенно делают крестьяне в России, когда холодно…
Обрадовавшись, что нашли сей шалаш, который, будучи давно построен, от ненастья и худой погоды несколько поврежден был, переночевали они в нем так спокойно, сколько можно было. Поутру на другой день пошли они на берег, чтобы пересказать своим спутникам о своем счастии, чтобы вынести из своего судна съестные припасы, всякое оружие и, словом, все те вещи, которые почитали нужными для препровождения зимы на сем острове…
Легче будет себе представить печаль и уныние сих несчастных людей, нежели оное изобразить словами: пришед на место, где они вышли на берег, увидели только отверстое море и совсем не нашли льду, которым оно накануне покрыто было, но к самому большему своему несчастию не увидели и судна. Поднявшаяся в прошлую ночь жестокая буря причинила сие великое бедствие. Думать можно, что или стеснившие судно льдины разломались и, с стремлением наперши, разрушили его; или они умчали его с собою в пространное море; или оно от какого-нибудь другого случая погибло; довольно, оно пропало совсем из виду. Но как не получили они об нем и в следующее время никакого известия, то можно несомненно заключить, что оно каким ни есть случаем погибло; и как сие обстоятельство удостоверило их, что им нет больше надежды оставить сего острова, то возвратились они с великою печалию назад в свою хижину…
Первое их старание и упражнение состояло в том, как легко поверить можно, чтобы сыскать себе пропитание и жилище. Двенадцатью зарядами пороху, который они при себе имели, получили они в короткое время двенадцать сайгачей, или диких оленей, которые, по их счастию, находились в великом числе на том острове».
Дальше Леруа описывает северных оленей, затем передает, как удалось поморам починить избу и проконопатить ее мохом. Следующая задача была достать топливо.
«Стужа бывает в сих странах несносная, почему и не может земля произрощать не токмо больших дерев, но ниже малого кустарника. Сей недостаток в лесу приметен стал сим несчастливым мореходцам, как скоро они походили по оному острову, от чего они по причине стужи думали умереть…
Однако, по счастию их, прибиваемы были к берегам сего острова отломки от судов, кораблекрушение претерпевших, который случай снабдил их дровами довольно на первую зиму. Подобно и в следующие годы пользовались они ими с гораздо большею отменою: морские волны прибивали к ним целые деревья и с кореньями, но они не ведали, где сии дерева выросли. Сие не столько невероятно будет казаться, ежели принять в рассуждение то, что объявляют разные путешественники, которые принуждены были перезимовать или в Новой Земле, или в других еще далее к северу лежащих землях. Ничто так не подавало |Сим бедным людям с начала их заточения толикой помощи, (как доска, л которую вбит был железный крюк и несколько гвоздей, имевших в длину от 5 до 6 дюймов и надлежащую по длине толщину; также другие доски, при которых находились разные железные вещи, оставшиеся,»к сожалению, от некоторых кораблей, кои претерпели несчастие и в сих отдаленных морях разбиты. Сию неожидаемую помощь увидели они в самое то время, как не стало у них пороху и как они почти всех убитых оленей съели и думали с голоду умереть. С другой стороны, толикого же уважения достойное счастие они получили тем, что на берегу острова нашли елевой корень, имевший почти совершенную фигуру лука-Нужда побуждает обыкновенно к трудолюбию. Приметили они, что можно было им превратить помощию своего ножа тот корень в настоящий лук, который они действительно и сделали. Но сперва казалось им трудно сыскать тетиву, чтобы его натягивать и накладывать стрелы; о сем начали они между собою рассуждать и вознамерились сделать сперва только две рогатины для своей обороны от белых медведей, которые гораздо лютее обыкновенных и коих надобно им было всеконечно опасаться. Делание же стрел и сыскание тетивы для напрягания своего лука отложили они до другого времени. Но чтобы ковать железо для рогатин и стрел, то весьма нужен был им молоток, и вот каким средством достигли они в том желаемого».
Они сковали из найденного крюка молоток, потом при помощи его рогатины и стрелы.
«С оными рогатинами, которые можно назвать и копьями, приняли они намерение учинить нападение на одного белого медведя, которого и убили, но с великою опасностью».
Из жил этого медведя они натянули тетиву на свой лук, и в течение шести лет добывали с помощью этих орудий оленей, черных лисиц и песцов. Всего убили они стрелами до 250 оленей.
«Что ж касается до белых медведей, то хотя они и убили их целый десяток, однако завсегда подвергаясь великой опасности. Сии звери имеют ужасную силу, ибо когда островитяне должны были им сопротивляться, то они. обороняли себя с великою отважностию и на одного токмо) первого, о котором я упомянул, учинили они сами нападение; других же девять убили они, обороняясь от их нападения; ибо некоторые из них были столь смелы, что ломились силою к ним в хижину и хотели их растерзать. И хотя все сии звери, которые к ним приступали, не одинаковую имели и оказывали смелость, или для того, что не очень голодны были, или потому, что от природы не весьма были свирепы; ибо одни из них, пришед к избе, обращались в бегство от крику, который поднимали сии люди, приготовляясь к отогнанию их; однако же со всем тем причиняли они сим людям нападениями своими несказанный страх, так что они, какая б нужда им ни была, не смели выходить из избы по одиночке и без рогатин, коими бы обороняться могли от сих злых зверей, коих хищности беспрестанно должны были опасаться…
Всех к пробавлению жизни средств вдруг изобрести не можно, но обыкновенно отворяет нам глаза нужда и приводит на ум такие вещи, которых бы в другом случае совсем и вздумать не можно было. А что сие примечание справедливо, то многими опытами изведали сии люди. Они принуждены были нарочито долгое время есть почти совсем сырое мясо и притом без соли, которой совсем у них не было, и без хлеба. Безмерная стужа в сей стране и разные неуютности не дозволяли им надлежащим образом варить мясо: в хижине у них была только одна русская печь, следовательно, в ней не можно было ставить котлов. С другой стороны, претерпевали они великий недостаток в дровах и потому не могли топить двух печей; ибо ежели бы разводить им огонь и на дворе, то бы от того не могли пробиваться дровами для своей хижины. Наконец, беспрестанный страх и опасение от белых медведей препятствовали им стряпать кушанье на дворе; но, положим, что они, несмотря на все сии препятствия, и приняли бы сие намерение, однако не могли бы того продолжать, как разве малую часть года, ибо, представив безмерную стужу, которая почти всегда в сем климате стоит, долговременное отсутствие солнца, которое погружает несколько месяцев все в глубокую темноту, невероятное множество снегу, который здесь зимою почти всегда выпадает, и продолжающийся иногда дождь; о коих обстоятельствах я после говорить буду, без сомнения принудили бы их в скором времени переменить свое намерение, ежели бы они то и приняли. Итак, чтобы отвратить недостаток в дровах, который их принуждал есть сырое мясо, вздумали они обвешивать оным свою хижину, которая, как я уже упомянул, каждый день была наполняема дымом, восходящим вверх почти на ровень с сидящим человеком, и как она служила им некоторым образом вместо коптильны; то развешивали они мясо на палочках, в верхней части кровли укрепленных так что медведи не могли его доставать. И так висело оно у них все лето на вольном завсегда воздухе, от чего так хорошо высохло, что заступило место хлеба, и тем способнее было им есть другое мясо, которое надлежащим образом не уваривалось. Сделав сей опыт и приметив, к великому своему удовольствию, что он по их желанию удачен, продолжали таким образом и во все свое пребывание умножили свои запасы, сколько можно было».
Ели они все, что удавалось убить — и оленей, и лисиц, и песцов, и медведей, которых находили не хуже говядины. Пили только чистую воду. Однако, снабженные топливом, жилищем и пищей, наши поморы все же не могли считать себя спасенными: им угрожал еще самый, самый злой врат — цинга.
«Цинга есть такая болезнь, которою обыкновенно одержимы бывают мореплаватели, причем примечено, что она имеет свое действие тем сильнее, чем ближе подъезжаешь к полюсу, причину ж тому должно приписывать или стуже или другим неизвестным нам обстоятельствам. Но как бы то ни было, однако сии бедные люди, будучи подвержены оной скорби и пришед совсем в отчаяние, не пренебрегли того средства, которое почитается за способное к отвращению оного лютого недуга.
Сей способ показал своим спутникам Иван Гимков, которому много раз случалось зимовать на западном берегу Шпицбергена. Он говорил им, что должно: 1) есть сырое и мерзлое мясо, разрезавши его на мелкие кусочки, 2) пить совсем теплую оленью кровь, как скоро его убьешь, 3) делать сколько можно движение телу, 4) есть сырой ложечной травы (Cochlearia), по стольку, сколько можно будет, ибо сие растение одно токмо, да и то в нарочито малом количестве здесь попадается. А можно ли помощию сих средств освободиться от цинготной боли, о том пусть доктора врачебной науки рассуждают, что ж касается до движения, то каждому известно, что оное надлежит иметь тем, кои должны опасаться сей болезни или оною уже одержимы; впрочем, всяк знает, что ложечная трава имеет сильное действие в излечении цинги, но какого бы свойства дело сие ни было, однако опыт доказал, что помянутое средство имеет над сею немощию свое действие. Трое матросов, употребляя оное, избавились совершенно от сей скорби, а понеже они действительно гонялись часто за сайгачами и лисицами, то и привыкли ж скорому беганию, особливо ж Иван Гимков, младший из них, приобрел такую легкость, что он выпереживал самую быструю лошадь, что я видел своими глазами.
Четвертый, по имени Федор Веригин, показывал всегда непреодолимое отвращение от оленьей крови; сверх же того он был непроворен и весьма ленив и оставался всегда почти в хижине. С самого начала прибытия его на остров впал он в сию болезнь, а в следующее время усилилась оная в нем так жестоко, что он почти шесть лет в бессилии и несносном страдании препроводил. В последние годы своей жизни лежал он беспрестанно в постели, у него недоставало больше сил, чтобы встать прямо, и ниже он не мог привесть рук ко рту. Сие принудило его спутников кормить его до самой смерти, подобно как новорожденного младенца».
Леруа пытается выяснить на основании современной ему медицины, насколько правильно лечение цинги, применявшееся Гимковым; он сомневается, чтобы употребление сырого мяса и крови было полезно, и предполагает что главное — это пребывать в непрестанном движении. Он приводит и следующее курьезное мнение одного эксперта:
«Но сие еще не все; как я издаваемое теперь в публику свое сочинение прочел г. доктору Батигну, то он мне при сем случае сказал, что звериная кровь, ежели ее пить совсем теплую, может быть способна не токмо к охранению от сей болезни, но и к излечению оной, потому что она летучим своим свойством густую влажность и соки может отвратить и разбить. Он говорил, что сия скорбь происходит от недовольного обращения влажности и соков, кои, испортившись, самую кровь заражают».
Удивительно, как практика поморов предвосхитила заключения, к которым медицина смогла прийти только в XX в., после открытия витаминов!
К сожалению, я не могу за недостатком места полностью привести ряд страниц, где Леруа описывает, как поморы должны были хранить все время огонь и сделали из глины сосуд, в котором непрерывно горело у них оленье сало. Но сосуд протекал, и они придумали обмазать его тонким слоем муки. Светильню делали они из своих порток и рубах. Постепенно пришлось им начать выделывать сапоги, шубы и платье из шкур оленей, сделав для этого иголки и шилья, сучить нитки из жил — проделать, одним словом, всю обычную робинзониаду.
Но их жизнь отягчалась посещениями медведей, привлеченных оленьими тушами, лежавшими у дома; очень часто обильный снег заваливал избу до крыши, так что они вылезали через отверстие в кровле передней горницы. Правда, их развлекало северное сияние, «кое много способствует к прогнанию страшных мечтаний, от густой мглы происходящих, которая в сих местах в столь долгие ночи все покрывает».
«Ежели бы не уныние, которое обыкновенно спутешествует уединенной поневоле жизни, и ежели бы не обеспокоивали их чинимые иногда размышления, что их оное преодолеть может и, следственно, они неизбежно от того умереть будут должны, то бы они имели причину быть довольными все, кроме одного штурмана, у которого была жена и трое детей; он как-то сам мне сказывал, ежечасно думал об них и тосковал о разлучении с ними».
Но все же житье поморских Робинзонов не было так радужно — ведь солнца не было видно со дня св. Дмитрия (26 октября) и до начала великого поста. Леруа точно выяснил путем подробного расспроса, как велика продолжительность полярной ночи на Малом Бруне, и, сверив с астрономическими данными, увидал, что цифры, сообщенные Гимковым, достаточно точны и подтверждают пребывание его на острове. Еще много подробностей о рельефе острова, о животном мире его, о промыслах сообщили Леруа поморы, но мы перейдем к последней главе — их спасению.
«Несчастливые сии люди прожили почти шесть лет в сем печальном жилище, как упомянутый уже Федор Вериги и умер, который перед смертию только был слаб и претерпевал жестокое мучение. Сия смерть, которая хотя и избавила их от старания ему служить и его кормить и лишила печали, чувствуемой, видя его страждуща без помощи, однако ж была для их весьма чувствительна. Они усмотрели также, что число их уменьшается, и осталось их только трое. Но как он умер зимою, то выкопали в снегу такую, яму, какую им сделать можно было, и положили его тело в нее, укрывши хорошенько, дабы не пожрали его белые медведи.
Наконец, думая каждый из них оказать сей последний долг и прочим своим товарищам или от оных себе получить, усмотрели они противу чаяния 15 августа 1749 года российское судно.
Сие судно принадлежало некоторому купцу, находящемуся в числе таких людей, кои последуют, как они говорят, старой вере и потому староверами называются. Сие почитается в России великою ересью, и сообщники оной называются у россиян раскольниками, что означит отступивших от веры.
Хозяин оного судна прибыл в Архангельский город, отправил его в Новую Землю, чтобы перезимовать, но, по счастию наших матросов, предложил господин Вернецобер ему отослать оное лучше к Шпицбергену для зимования, которое предложение наконец он по многим отговоркам и принял.
Как они находились в пути, то ветер сделался им противен, судно не могло приехать к тому месту, куда оно назначено было, а прибило его к той стороне Шпицбергена, где наши несчастливцы обитали. Сии, усмотрев его, поспешили разложить огни на возвышенных местах, находящихся не в дальнем расстоянии от их жилища, и прибежали к берегу с копьем, на коем воткнута была сайгачья кожа. Те, кои на оном судне находились, приметив сей знак, заключили, что на сем острову находятся люди, кои просят у них помощи; чего ради и остановились перед оным.
Тщетно было бы описывать радость, которую почувствовали сии бедные люди, увидя нечаянно свое освобождение. Они начали говорить с начальником сего корабля, вступили к нему в службу и уговорились заплатить ему 80 рублей, когда отвезет со всем их имением в отечество. Таким образом положили они на корабль 50 пудов сайгачьего сала, множество кож, как сих зверей, так и белых и черных лисиц, и те десять, кои они содрали с убитых ими медведей. Они не позабыли взять с собою свой лук, стрелы, копья или рогатины, также негодный топор, испорченный нож, шилья, иглы, которые лежали в костяной коробочке, ими искусно помощию ножа сделанной, жилы белых медведей и сайгачей, словом, все свои пожитки.
Они прибыли благополучно 28 сентября 1749 года в город Архангельский, прожив шесть лет и три месяца в том уединенном месте…
Прибытие в оный город штурмана едва не сделалось пагубным его жене да и самому ему. Оная в то время стояла на мосту, как судно приставало, и узнала своего мужа, коего она нежно любила и коего, не видя долгое время, почитала уже мертвым и оплакивала. Вышед из терпения и не дождавшись, пока он сойдет с судна, скочила она по неосторожности с мосту в воду, дабы поспешить в его объятия, но едва тут не утонула…
В заключение сего должен я упомянуть, что сии люди, кои толь долгое время без хлеба жили, с трудом могли оный есть. Они жаловались, что оный тяжело раздувает брюхо. То же самое говорили они о напитках и пили только для того чистую воду».
Вернецобер, директор конторы при сальном торге, отослал все вещи, сделанные поморами, графу Петру Ивановичу Шувалову, «коему блаженныя и вечнодостойныя памяти государыня императрица Елисавет Петровна пожаловать соизволила китову ловлю» и от которого зависели промышленники. Шувалов передал все Леруа, и надо надеяться, что где-нибудь сохранились эти любопытные памятники русской выдержки и выносливости.
Эти красочные эпизоды из жизни груманланов на Шпицбергене дают нам яркое представление о мужественных русских людях, которые вели борьбу с суровой природой на угрюмых, холодных островах, в пургу, в ненастье, не оставляя своих плаваний и походов за зверем.
Нам зримее, понятнее становится их тяжелая жизнь, их скромный героизм и незаметные ежедневные подвиги.
Comments are closed