Источник: Рецепты у Елены. – http://www.virtbox.ru/articles/rossiyskie-robinzoni.html
Российские робинзоны
Читали ли вы о русских робинзонах? Скорее всего нет. А ведь такие книги были! Даже две. Имеются в виду книги «Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных» Ле Руа и «Русский Робинзон» Сергея Турбина. Первая была издана во второй половине XVIII столетия, вторая — в прошлом веке, и обе давно стали библиографической редкостью. К первой мы вернемся чуть позже, а о второй скажем несколько слов сейчас.
В повести Турбина рассказывается о Васе Федорове, подростке-поморе, который, плывя однажды на карбасе с Соловков, был застигнут в пути штормом и выброшен на один из необитаемых островов Белого моря. Его карбас, естественно, затонул. Чтобы не очень осложнять Васе жизнь, автор повести сделал остров богатым на всякую живность. Там водилось много уток — следовательно, не было недостатка в мясе и яйцах, а речка кишела рыбой. Даже пещера, и та нашлась. В ней не замедлил поселиться Вася Федоров. Постель он устроил из птичьего пуха. Был на острове и теплый ручей, благодаря которому Вася всегда был обеспечен так необходимой в условиях северной зимы горячей водой.
С горячим ручьем автор явно переборщил. И вообще, на протяжении всего повествования он делает все возможное и невозможное, чтобы жилось Васе на необитаемом острове хорошо и спокойно и даже с некоторым комфортом. Так, едва юному робинзону понадобилась кое-какая посуда, как он тут же находит оставленную промысловиками хижину, а в ней — посуду и даже кое-что из одежды.
Словом, книга Турбина была от начала до конца надуманной, являлась слабым подражанием Даниелю Дефо, и не удивительно, что она давно забыта.
Итак, книги о робинзонах в русской литературе были. А были ли у русских свои робинзоны? Да, были. И много. И робинзонить им в отличие от их заморских коллег приходилось не в теплых морях с богатыми растительностью островами, а в суровых и трудных условиях Севера. Да и надежды на спасение у русских робинзонов было поменьше: в старые времена судоходство в северных морях не было регулярным, корабли ходили от случая к случаю.
В 1743 году богатый мезенский купец Окладников снарядил один из своих кораблей на моржовый промысел к Великому Буруну (так в то время русские поморы называли западную часть Шпицбергена). Старшим на судно был нанят опытный кормчий Алексей Химков. Пристать к берегу в назначенном месте не удалось из-за разыгравшейся бури и сильного движения льдов. Химкову пришлось вести судно к Малому Буруну (ныне остров Эдж). Но и там не удалось подойти к берегу: мешали все те же льды. Дальше — хуже. Вскоре судно и вовсе оказалось в ледовом плену. Плен обещал быть долгим — льды прочно сковали судно, и Химков с товарищами, зная, что где-то неподалеку на острове должна находиться построенная их земляками хижина, решили оставить на время корабль, переселиться на сушу и, не теряя попусту времени, заняться охотой. Но прежде необходимо было отыскать хижину. На ее поиски отправились сам
Химков, его 15-летний племянник Иван Химков и двое охотников: Степан Шарапов и Федор Веригин. С собой они взяли одно ружье с 12 зарядами, топор, нож, маленький котелок, кресало с трутом, 20 фунтов муки и, конечно, курительный табак. Запас, как видим, не ахти какой.
Только к концу дня смогли они добраться до берега. Еще какое-то время ушло на то, чтобы отыскать хижину. В ней они и заночевали. Каково же было их удивление, когда, придя утром на берег, они не увидели ни льдов, ни своего корабля с остальной командой. Лишь одна сплошная вода чернела до самого горизонта. Такую вот скверную шутку сыграл с охотниками сорвавшийся ночью ветер: отогнал от острова льды, а вместе с ними и корабль. Позже выяснится, что судно с людьми затонуло.
Рассчитывать на то, что в скором времени их подберет какое-нибудь судно, не приходилось. Оставалось одно: готовиться к зимовке. Для начала северные робинзоны отремонтировали и, как могли, утеплили жилье. Затем запаслись топливом, благо, на берегу всегда можно было найти выброшенные морем щепки, доски и даже стволы деревьев. Потом приступили к заготовке мяса. Двенадцатью имевшимися у них зарядами им удалось подстрелить двенадцать оленей. Добытого мяса могло хватить на многие месяцы, однако Химков и его товарищи и не подумали наслаждаться вынужденным бездельем. Как поморы, они не могли не знать, что в условиях, в которых они очутились, спасти их может только работа и постоянное движение. Поэтому было решено продолжать охоту. Но для охоты необходимо хоть какое-нибудь оружие. За оружием дело не стало. Недаром говорится, что голь на выдумки хитра. Из гвоздей, которые понавыдергивали охотники из найденных на берегу досок, получились неплохие наконечники. Их прикрепили ремешками из оленьей кожи к концам длинных жердей. С таким оружием можно было на белых медведей ходить, что охотники и делали. Из прибитых к берегу упругих еловых веток и оленьих жил сделали луки. С ними охотились на оленей. Самодельными капканами ловили песцов. Для ловли рыбы, которой были богаты прибрежные воды, сшили из оленьих шкур большой, вроде невода, мешок. Летом, когда к острову слеталось множество птиц, заготавливали птичье мясо. Вместо поизносившейся одежды сшили новую, из звериных шкур. Соль вываривали из морской воды.
Кому, как не жителям Севера, знать, что их злейшим врагом является не мороз, не снег и не стужа, а… цинга. Эта страшная болезнь, унесшая многие тысячи человеческих жизней, возникает от нехватки в человеческом организме витаминов, в особенности витамина С. Чтобы не заболеть цингой, охотники старались побольше есть сырого мяса, свежего и мороженого, пили теплую оленью кровь и постоянно употребляли в пищу растущую на острове так называемую ложечную траву. Чтобы иметь траву и зимой, летом ее квасили. В свободное от работы время северные робинзоны совершали многокилометровые прогулки.
И все же зимой 1748 года один из четверых, Федор Веригин, умер от цинги. Но умер он не потому, что был послабее других, а потому, что был ленивее других: мало двигался и постоянно увиливал от работы. К тому же он отказывался пить оленью кровь. Словом, если кто и виноват в смерти Веригина, так это он сам.
Шесть лет и три месяца прожили поморы на необитаемом арктическом острове. И только летом 1749 года их подобрал корабль, которым командовал А. Корнилов. Корабль этот чисто случайно оказался у Малого Буруна. Надо сказать, что Корнилову пришлось задержаться у острова значительно дольше, чем это было необходимо, для того, чтобы снять с него робинзонов. Оказалось, что, кроме самих робинзонов, на судно надо перевезти 50 пудов оленьего жира, 210 оленьих и медвежьих шкур и более 200 шкурок песца. Что ни говори, а арктические робинзоны даром времени не теряли.
Когда весть о мытарствах российских поморов дошла до столицы, фаворит императрицы Елизаветы Петровны граф П.И. Шувалов поручил своему гувернеру французу Ле Руа, обладавшему кое-какими литературными способностями, написать о Химкове и его спутниках книгу. Такая книга (точнее, книжица, поскольку была маленькой, всего в какой-нибудь десяток страниц) была вскоре написана. Называлась она, как вы помните, «Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных» и сначала была издана на французском и немецком языках, а в 1772 году — и на русском.
А вот еще один пример русской робинзонады.
В ночь на 27 апреля 1771 года в Большерецком остроге на Камчатке вспыхнул мятеж. Руководил бунтовщиками Мауриций Беневский — польский конфедерат, полковник, сосланный на Камчатку за участие в освободительной войне польского народа против России, личность яркая и незаурядная. Бунт был настолько неожиданным и даже нелепым — бежать-то из острога было некуда, что семьдесят вооруженных стражников без боя сдались девяти десяткам безоружных ссыльных.
В числе бунтовщиков оказался и Герасим Измайлов — молодой, но уже достаточно опытный мореход. Незадолго перед этим он принимал участие в нескольких исследовательских экспедициях к берегам Чукотки и Аляски. Трудно сказать, что заставило Измайлова, который не был ссыльным, примкнуть к Бе-невскому. Не исключено, что Беневский увез с собой Измайлова силой. Дело в том, что одно время Герасим плавал на «Св. Екатерине» учеником штурмана, а Беневскому, который задумал бегство в Европу морским путем, нужен был человек, смыслящий в штурманском деле. Как бы там ни было, но когда 2 мая 1771 года захваченный бунтовщиками галиот «Св. Петр» покинул берега Камчатки, на его борту находился и Герасим Измайлов.
Направляясь к югу, судно шло вдоль Курильской гряды. У острова Марикану (Симушир) Беневский велел пристать к берегу. На острове беглецы пробыли около десяти дней, заготавливая для дальнего пути провизию. Пекли хлеб, сушили сухари, охотились на морского зверя, запасались водой.
Здесь, на Марикану, Измайлов и несколько его друзей-моряков и камчадалов — больше десятка человек — сговорились захватить судно, вернуться в Болыиерецк и просить у властей помилования. Однако их попытка завладеть «Св. Петром» окончилась неудачей. Среди сообщников Измайлова нашелся предатель, матрос Андреянов, который донес о готовящемся побеге Беневскому. Разгневанный вожак бунтовщиков хотел было тут же казнить непокорных, но, поостыв, приказал отстегать их плетьми. Вдобавок к этому Измайлова и камчадала Поранчина с женой, самых строптивых из заговорщиков, Беневский велел оставить на острове. По свидетельству очевидца, канцеляриста Рюмина, «на пропитание им дано несколько ржаного провианта». Хорошо понимая, что на острове их ожидает неминуемая смерть, если не от голода, так от цинги, Измайлов и камчадалы согласны были плыть дальше и просили не оставлять их одних, но Беневский был неумолим.
Когда «Св. Петр» ушел, Измайлов и Поранчины решили обследовать свои «владения». Надо было подыскать подходящее для жилья место и позаботиться о пище. Какова же была их радость, когда неожиданно для себя они встретили на острове земляков-зверобоев.
И тут в истории с Измайловым новая загадочная неожиданность: спустя несколько дней охотники покидают Марикану, взяв с собой камчадала и его жену и оставив Измайлова. Оставив одного, на верную погибель. О причинах столь странного поступка зверобоев остается лишь строить предположения.
Целый год пришлось Измайлову прожить на пустынном необитаемом острове. Все это время он питался лишь «морскими ракушками, капустою и кореньями», а от холода и непогоды укрывался в пещере. Бедолагу, отощавшего и совершенно обессилевшего, снял с острова купец-мореход Никонов, который на собственном судне возвращался с острова Уруп к себе домой на Камчатку.
Однако на этом злоключения Герасима Измайлова не кончились. Как участника бунта Беневского его под стражей препроводили в Иркутск, где находилась резиденция царского наместника в Сибири. Там его долго и с пристрастием допрашивали в следственной комиссии. И только убедившись в полной его невиновности, чему в немалой степени способствовали оставшиеся на спине после экзекуции на «Св. Петре» рубцы от плетей, Измайлова отпустили с миром.
Возвратившись на Камчатку, Измайлов снова нанялся на морскую службу. Он принимал участие во многих морских экспедициях по исследованию неизвестных земель в северных широтах. Некоторыми руководил сам. Одно время ему довелось служить под началом самого «Колумба российского» — Григория Шелихова. А в 1778 году на острове Уналашка Измайлов встречался и подолгу беседовал с самим Джеймсом Куком. В своем отчете о третьем кругосветном плавании на кораблях «Резолюшн» и «Дискавери» знаменитый английский мореплаватель с большой похвалой отзывался о бывшем Робинзоне острова Марикану.
Много неясного и в робинзонаде еще одного русского, Якова Мынькова.
Началось все с того, что летом 1805 года на остров Беринга (Командорские острова в Беринговом море) была высажена артель зверобоев из 11 человек. Спустя какое-то время артель решила перебраться на соседний остров Медный. Но отправилась туда не вся артель, а всего лишь 10 человек. Одиннадцатый, Яков Мыньков, остался на острове Беринга. Остался для того, чтобы стеречь заготовленные уже 600 шкурок песца.
Вот тут-то и начинаются загадки. Прежде всего, почему именно Мыньков? Возможно, охотники бросили жребий, и ему просто не повезло? Или таким способом его наказали за какой-нибудь неблаговидный поступок? Не исключено, что из-за натянутости отношений с товарищами Мыньков сам напросился в сторожа.
А вот и другая загадка. Оставляя своего дружка на необитаемом острове, охотники неизвестно почему не оставили ему ничего из утвари и почти ничего из продуктов питания. То ли у них ничего этого не было, то ли сделали это намеренно, дабы еще больше ужесточить наказание (если это действительно было наказание). А как объяснить тот факт, что ему не оставили даже кресала для высекания огня? Ему дали один лишь «худой», по выражению самого Мынькова, топор.
И наконец, третья загадка. Покидая Мынькова на острове Беринга, его товарищи обещали вернуться за ним самое малое через год. Но проходит год, второй, третий, а о Мынькове будто забыли…
О том, как жилось Мынькову на острове Беринга, мы узнаем из его же рассказа (рассказ робинзона записал штурман Иван Васильев — здесь и дальше приведены выдержки из этих записок): «В том месте, где меня оставили, мало было способов для пропитания, и для того я перешел на другую сторону острова и расположился жить при реке, в которой было много рыбы. На зиму опять возвратился на прежнее место, где нашел весь промысел песцов, оставленный мною в юрте и уже испортившийся. Я об этом не жалел, я думал только о своем спасении».
Выжить в условиях, в каких оказался охотник, было делом непростым. «…Я горько плакался о своей бедной участи, оставленный всем светом на пустом острове, без пищи, без платья, без всякой помощи! — жаловался впоследствии Мыньков Васильеву. — Что было бы со мною, если бы я сделался болен? Пришлось бы умереть собственною смертию».
И без того незавидное положение Мынькова усугублялось тем, что у него не было огня, без которого и дня невозможно прожить на Севере, а тем более зимой. «Надлежало подумать, как достать огня, в котором я имел нужду и для варения пищи, и для согревания себя от стужи. Долго не придумывал я способа: наконец вспомнил, что у меня, к счастью, была бритва. Нашел кремень, древесную губку от тальника, растущего на острове, и мне удалось высечь огонь. В жизнь мою ничему так не радовался, как тогда».
По целым дням приходилось Мынькову бродить по острову в поисках пищи. Летом он собирал морошку, ягоды карликовой рябины, грибы и птичьи яйца.
Ловил самодельной удочкой, крючок для которой сделал из гвоздя, рыбу. Не забывал и о зиме: закапывал в снежные сугробы, служившие ему холодильником, рыбу, ягоды, грибы и яйца, а тушки птиц коптил. Запоминал места, где росла шикша, и зимой откапывал эти ягоды из-под снега и ел их свежими или варил в тюленьем жиру. Мертвых тюленей, нерп и даже изредка китов прибивало к берегу волной.
И все же зимой Мынькову приходилось очень туго. Не было свежей пищи. Вода в реке замерзала. Юрту и все тропинки заносило снегом, и всякий раз приходилось расчищать проходы. Не прошло и двух лет, как порвалась обувь и одежда. Мыньков сшил новую из шкурок песцов и котиков.
И только весной 1812 года, заметив на берегу стоящую лесину с привязанной к ней шкурой нерпы, к острову пристал бриг «Новая Финляндия». Вот что писал о встрече с дальневосточным робинзоном штурман брига Иван Васильев: «Через час посланные привезли того человека на судно. Надобно быть свидетелем его удивления, восторга и благодарности, чтобы описать сие. Долго он не мог промолвить ни слова и только проливал слезы на коленях, подняв руки к небу. Первые его слова были: «Слава Богу, что до меня милостив! Я думал, что меня совсем здесь бросили и забыли навсегда!» Долго он горько жаловался на свою судьбу».
А вот пример современной полярной робинзонады. Дело было недавно, в 1988 году. Житель арктического поселка Варандей, что в Ненецком национальном округе, Петр Тайбарея решил свое 36-летие отметить не за столом, а как подобает настоящему помору — в открытом море на рыбной ловле. Чтобы не скучать одному, он пригласил с собой своего приятеля С. Лагейского. На моторной лодке они ушли за добрую сотню километров к устью речки Черной. Когда возвращались назад, было это уже ночью, разыгрался шторм. Пять дней и ночей носило лодку, у которой вышел из строя мотор и сломался руль, по беснующемуся морю. А тут еще собачий холод — температура воздуха стояла на нулевой отметке. Но хуже всего было то, что у друзей не оказалось ни крошки съестного, ни глотка воды. Лишь на пятые сутки лодку прибило к пустынному берегу. Лагейский настолько обессилел, что уже не мог двигаться. Через несколько часов он умер от переохлаждения и голода.
А для Тайбареи начались новые испытания. В поисках пищи он долго бродил по берегу, пока не наткнулся на полуразвалившуюся заброшенную избушку. Он нашел там несколько сухих заплесневелых булок и полбанки жира. Чтобы как можно дольше растянуть эти более чем скудные припасы, Петр установил жесткую экономию — старался есть как можно меньше. Вспомнив прочитанную в детстве книгу Даниеля Дефо, он, как и Робинзон, стал вести отсчет времени, делая ежедневно зарубки на дверном косяке. А еще постоянно, днем и ночью, жег на берегу костер…
На тридцатые сутки дым от костра заметили с проходившего мимо танкера, и едва живой Петр Тайбарея был снова среди людей.
Но это все проделки коварного Севера. А вот спросите любого человека: «Могут ли быть в Средней Азии робинзоны?» — и вы наверняка услышите в ответ: «Откуда? Что, здесь Тихий океан? Это там раздолье для робинзонов — островов столько, что в глазах от них рябит, когда смотришь на карту этого океана. Говорят, одна только Индонезия расположена на 12 тысячах островов, из которых заселены не больше 3 тысяч».
А между тем…
Арал не всегда был высохшей лужей. Еще не так давно он был самым что ни на есть настоящим морем. И шутки с ним были так же плохи, как и с любым другим морем.
Паулюса Нормантаса привела из Прибалтики на Арал страсть к путешествиям и подводной охоте. Правда, до начала сезона подводной охоты было еще далеко — только начинался март, но Паулюс по старой привычке прихватил с собой подводное ружье, ласты, маску и дыхательную трубку. Раздобыв у местных жителей небольшую лодку с парусом, он направился на ней к Тайлакджегену — самому крупному острову юго-западного архипелага, на котором жили люди. Путь к Тайлакджегену был неблизким, и через сутки плавания Паулюс пристал к какому-то крошечному островку. Надо было малость отдохнуть и поразмяться.
Лодку он подтянул к берегу, а сам, прихватив с собой на всякий случай ружье для подводной охоты и небольшую сумку, с которой никогда в походах не расставался, — в ней были предметы первой необходимости и кое-что из продуктов, — занялся обследованием островка. Островок оказался необитаемым. Необитаемым в самом полном смысле этого слова: на нем не водились даже грызуны.
Через полчаса Паулюс вернулся назад, но… лодки на месте не было. Плавно покачиваясь на волнах, она медленно удалялась от берега. До лодки было, что называется, рукой подать, и Паулюс, быстро раздевшись, прыгнул в воду. Прыгнул и тут же, будто ошпаренный, выскочил назад: вода была настолько холодной, что у него едва не свело ноги.
А к концу дня лодка пропала из вида, унеся с собой палатку, спальный мешок, почти все запасы продуктов, удочки и посуду. У незадачливого путешественника остались только часы, нож, карандаш, карта Средней Азии, мыло, иголка с нитками, подводное ружье с двумя гарпунами и четырьмя наконечниками, ласты, маска, дыхательная трубка, полбуханки хлеба, десятка два кусочков сахара, несколько головок лука да еще книга Дж. Олдриджа «Морской орел». Из одежды — лишь то, что было на нем: штаны, свитер, куртка, шапочка и нижнее белье.
Делать нечего, надо было как-то приспосабливаться к жизни на острове, пребывание на котором, судя по всему, обещало затянуться надолго. Первую ночь новоявленный робинзон провел — именно провел, а не проспал, поскольку ночью было очень холодно, — в шалаше, который он соорудил из тростника. Весь следующий день Паулюс был занят постройкой более основательного жилища — некоего подобия кибитки из тростника и глины, благо, того и другого было на острове в избытке. По словам самого строителя, его сооружение напоминало древнюю казахскую могилу.
Покончив с жилищной проблемой, Паулюс принялся за продовольственную. Однако с пищей дело оказалось посложнее. К счастью, в кармашке ружейного чехла чисто случайно завалялись два крючка. Леску пришлось отрезать от ружья. Срезав подходящий стебель тростника, Паулюс смастерил довольно сносную удочку. Ею можно было даже ловить рыбу. Правда, недолго. После того как были пойманы две небольшие рыбешки, более крупные их сородичи в отместку за это один крючок оторвали, а другой сломали.
Оставалось подводное ружье. Но охотиться под водой было невозможно из-за слишком низкой температуры этой самой воды. Но и с голодной смертью Нормантас не хотел мириться. Выход оставался один — не медля ни минуты, приступить к закаливанию организма. Теперь каждое утро, побегав с полчаса по острову, Паулюс раздевался, прыгал в воду и плавал до тех пор, пока холод не начинал сводить члены. С каждым днем время купания увеличивалось. Но только на одиннадцатый день, когда Паулюс смог проплыть под водой около сорока метров, он зарядил ружье, надел ласты и маску и нырнул. На его счастье, едва погрузившись под воду, он увидел большого жирного сазана…
С этого дня дела аральского робинзона пошли получше. Во всяком случае, смерть от голода ему больше не грозила. Он даже начал вялить рыбу на солнце и запасаться ею впрок.
И все было бы хорошо, если бы не новая напасть — на семнадцатый день пребывания Нормантаса на острове от вылетевшей из костра искры загорелась прошлогодняя трава, а от нее — тростник. Через несколько минут по острову можно было катать шар. На нем не осталось ни одного стебелька. Сгорел, конечно, и шалаш.
Оставаться на островке было больше нельзя. Ближайший же находился самое малое в семистах метрах. Паулюсу ничего не оставалось, как, укрепив на спине свой небогатый скарб, добираться, коченея от холода, к острову вплавь. Остров этот был побольше первого. И на рыбу его прибрежные воды были побогаче.
А дни между тем шли. Наступила весна. На острова прилетели чайки. Вскоре они начали откладывать яйца. Следом за чайками появились черепахи. Меню Паулюса стало поразнообразнее — наряду с рыбой в нем появились яйца и черепашье мясо.
Солнце с каждым днем поднималось все выше, согревая своим благодатным теплом воздух, землю и, конечно, воду. Когда вода прогрелась градусов до пятнадцати, Паулюс стал собираться на материк. Проложил по карте маршрут, соорудил из веток саксаула плотик, уложил на него ружье, одежду, ботинки, сумку, вязанку вяленой рыбы и 9 мая 1974 года, после двухмесячной робинзонады, двинулся в путь.
От острова до острова он добирался вплавь, толкая перед собой плотик. На острове отдыхал, подкреплялся вяленой рыбой и плыл дальше. Всего на пути Паулюса было 16 островов. Если бы не они, трудно сказать, когда ему удалось бы освободиться от своего плена. Когда Паулюс переплывал один из широких проливов, налетел сильный порыв ветра, плотик развалился, и ружье с ботинками ушло на дно.
Только 18 мая, преодолев в конце своего морского похода несколько километров мелководья, сплошь состоящего из черного вонючего ила, совершенно измученный и невероятно грязный Паулюс Нормантас выбрался наконец на сушу. Но на этом его беды не кончились. Чтобы добраться до ближайшего поселка, предстояло пройти по совершенно пустынной местности больше 100 километров. Обрезав у ласт плавники, наш путешественник сделал из них нечто похожее на галоши, обулся и отправился теперь уже в пеший поход…
Comments are closed