Шесть лет на Шпицбергене
В 1533 году англичанин Сир Гуг Виллунгби предпринял путешествие, чтобы ближе ознакомиться со странами еще мало известными. Он направился на север и на пути своем открыл остров Шпицберген, самую северную страну на всем земном шаре.
После недолгой стоянки корабля у берегов острова климат его оказался суровым и холодным, а почва бледной и бесплодной; англичане убедились в бесплодности своего открытия и не подумали завладеть островом. Слишком шестьдесят лет спустя, этот остров был снова открыт двумя голландскими путешественниками, Вильгельмом Баренцем и Корнелием Риппом; они приняли его за восточный берег Гренландии и отозвались об этой стране, как о безжизненной массе голых скал, снега и льду; они не видели в этой стране не только деревьев и кустарников, но даже и травы; однако около берегов вновь открытой страны путешественники заметили китов, которые во множестве и целыми стадами приплывали сюда.
Каждый пойманный кит доставляет китоловам капитал в несколько тысяч гульденов, а потому известие об открытии Шпицбергена казалось голландцам очень важным. Богатые купцы немедленно поспешили послать туда множество кораблей для китовой ловли. Ожидания их оправдались вполне. Дело оказалось чрезвычайно выгодным и приносило предприимчивым купцам огромные суммы денег. Слухи об этом дошли и до англичан. Они поспешили снарядить туда несколько кораблей и стали утверждать, что эта страна с пограничным морем принадлежит им, на том основании, что они первые ее открыли.
В то же время и датчане стали изъявлять притязания на этот остров; им принадлежала Гренландия, а остров Шпицберген считался тогда восточною частью ее. Вскоре после датчан явились и испанцы, живущие около Бискайского залива; они утверждали, что еще с незапамятных времен занимаются ловлей рыбы в северных морях и не согласятся уступить свое место какой бы то ни было чужой нации. Споры не ограничивались одними переговорами и повлекли за собой войну, которую с особенным ожесточением вели друг против друга англичане и голландцы. Война была кровопролитная, длилась долго; то одни, то другие одерживали верх, но наконец, в 1617 году, неприятели пришли к заключению, что вместо того, чтобы вести войны, гораздо благоразумнее мирным образом разделить между собой остров с прилегающими к нему морями. Китов в этих морях водилось такое множество, что спорить о них было вовсе не нужно. Таким образом после долгой и кровопролитной войны враждующие стороны пришли наконец к мирному соглашению.
Всех счастливее были голландцы; их заливы были переполнены китами, а животные эти тогда еще не боялись людей, и убивать их гарпунами было легко. Корабли спокойно стояли на якоре в гаванях и спускали лодки за добычей.
От убитого кита немедленно отделяли жир и выносили его на берег, где варили его в больших котлах, а потом наполняли им бочки, которыми нагружали корабли. Но для того, чтобы варка жира происходила быстрее, Голландцы построили на берегу одного залива небольшое селение. В избах был сложен всевозможные орудия, необходимые при варке жира. Вследствие этого почти все голландские китоловные корабли останавливались здесь и вываривали свои запасы. Они собирались здесь в таком множестве, что мореплаватели насчитывали иногда не менее двухсот. На каждом таком корабле было по крайнее мере по 50 человек. Не удивительно, что при таком большом стечении китоловов, матросов и офицеров на берегу, рядом с зданиями для варки жиру, были устроены трактиры, куда матросы, офицеры и солдаты, служащие на кораблях, собирались после занятий и получали пищу и питье за деньги. В одной из этих гостинниц по вечерам играла музыка. Матросы – народ веселый, любят плясать, и там, где они собираются всегда устраиваются танцы. Но как бы жители уединенной холодной стран не старались сделать себе жизнь приятною, ни один из них не оставался там на зиму; содержатели трактиров, их прислуга и вообще все попадавшие на остров не имели ни малейшей охоты замерзнуть здесь, а потому в начале сентября возвращались на кораблях в Голландию. Только весной или ранним летом, запасшись достаточным количеством припасов, они снова появлялись на острове и вновь открывали свои оставленные гостинницы.
Так проводили свое время голландцы на острове Шпицберген, и англичане со своей стороны старались устроить что-нибудь подобное в своих владениях на острове, датчане и бискайцы также не отставали от них. Но все эти колонии развивались далеко не так успешно, как голландские, частью потому, что в их владениях не было столько китов, и варка жиру не происходила поэтому так часто, частью же и потому, что никто не хотел оставаться там более двух месяцев. Жизнь в этих колониях была очень невеселая. Наконец дошло до того, что почти никто не хотел более жить в Фергавене, что значит «красивая бухта».
Тогда английское правительство стало изо всех сил хлопотать о том, чтобы привести свою колонию в возможно лучшее состояние. Чтобы доказать, что на Шпицбергене можно прожить не только лето, но и целый год, английское правительство предложило многим преступникам, приговоренным к заключению в тюрьму на всю жизнь, переселиться на год в Шпицберген. Оно обещало им, по истечении этого года, полное прощение. Преступники, конечно, тот час согласились на такое предложение и готовы были выдержать испытание, лишь бы только снова получить желанную свободу, и не теряя времени отправились туда на корабле. Но как только они вступили на береги увидели эту безотрадную страну, как только узнали от матросов, какая суровая зима их ожидает, как в один голос объявили, что согласятся лучше быть повешенными в Лондоне, провести всю жизнь в тюрьмах, чем прожить целый год в Фергавене, и их снова отвезли в Англию и заключили в тюрьму. Как только весть эта разнеслась по Англии, англичане стали воображать себе Шпицберген чем-то ужасным, если преступники предпочитали пожизненное заключение годовому пребыванию на нем; с этого времени Фергавен сделался так страшен всем, что даже на лето никто не хотел туда ехать.
Но слишком деятельная ловля китов напугала этих животных. Они скоро стали смотреть на людей, как на своих смертельных врагов, стали избегать их и удалились далеко в открытое море, дальше к северу, где плавают вечные льды.
Китоловы последовали за ними, берега Шпицбергена стали посещаться кораблями все реже и реже; китовый жир возили уже не на Шпицберген, а домой в Европу. Число посетителей колоний уменьшалось ежегодно. Наконец еще в начале XVIII столетия колонии опустели совершенно. Все необходимое для приготовления китового жира было увезено обратно в Европу, а здания разрушены.
Но если киты и покинули берега Шпицбергена, но все же на нем было не мало других животных, как то моржей, тюленей, а также и белых медведей, и северных оленей. Так почему же люди, которые как известно извлекают большую выгоду из клыков, шкур и проч. частей этих животных, почему они не продолжали свои поездки на Шпицберген, не селились на нем? Очень просто: потому что всем казалось, что жить на Шпицбергене совершенно невозможно.
В 17 столетии семь голландских матросов вызвались попытаться провести зиму на Шпицбергене. На острове отыскали место, хорошо защищенное от ветров, и построили на нем крепкую и прочную избушку, мореплаватели наделили их всеми необходимыми для жизни запасами на долгую зиму. Всего им дано было вдоволь, дров, одежды и проч. словом всего, что могла сделать зимовку менее чувствительною. Они же со своей стороны должны были дать обещание вести подробный и точный журнал всего того, что они будут видеть и чувствовать, для того, чтобы можно было получить наконец точные сведения об этой суровой, недоступной стране. Сначала так, до половины октября, все шло хорошо и все они были здоровы. Но 29 октября солнце совершенно скрылось, холод сделался так невыносим, что они не могли уже выходить из хижины. Эти бедные люди думали, что так, запершись в избушке, они всего лучше переживут суровую зиму, но в этом и заключалась их ошибка. Уже через несколько недель у них у всех сделался скорбут (болезнь десен), который в весьма скором времени усилился до того, что трое из них умерло. Остальные четверо, больные и измученные, еще прожили кое-как до конца февраля. Но тут они стали замечать, что и их жизнь приходить к концу. Только один еще был в состоянии вести журнал, под конец и тот писал дрожавшей рукой: «четверо из нас еще живы, мы все плошмя лежим на кроватях голодные. Охотно бы что-нибудь съели, но ни у одного из нас не хватает сил встать на ноги, чтобы принести чего-нибудь съестного и дров. От боли и изнеможения мы не можем двинуть ни одним членом; мы непрестанно молим Бога скорее освободить нас от той жизни, и, конечно, недолго еще протянем без пищи и тепла. Никто не в состоянии помочь другим, и каждый должен нести свое горе, как умеет». Это была последняя часть в памятной книжке несчастных, через месяца два голландский корабль приехал посетить оставленных на Шпицбергене матросов, на нем нашли только окоченелые их трупы. Должно быть они умерли в сильных мучениях; судороги свели им колени к самому подбородку, черты их лица были искажены страшно.
С того времени прекратились все попытки основать постоянные колонии на Шпицбергене, и не нашелся ни одни матрос, который согласился бы добровольно жить там. Сто лет спустя однако все-таки было доказано, что мужество и решимость могут сделать возможное даже и самую жизни на Шпицбергене, и не только в течение одной зимы, а в продолжение целых шести лет.
Вот как это случилось.
В 1743 году русский купец, живший в Архангельске, снарядил небольшой корабль, который должен был ехать на ловлю моржей и морских тюленей у берегов Новой Земли. Этот корабль был построен очень прочно и на нем было все, что необходимо для долгого плавания. Экипаж корабля состоял из людей опытных, они хорошо знали свое дело и уже много раз участвовали в предприятиях, подобных тому, какое им предстояло теперь. Все по–видимому обещало успех и скорое и счастливое возвращение в отечество. Но вышло иначе. Как только корабль вышел из Белого моря и очутился в Ледовитом океане, как погода переменилась. Поднялась сильная буря, ветер подул восточный; и корабль никак не мог удержаться в том направлении, в котором ему необходимо было плыть; сила ветра влекла его все дальше и дальше к Северо-Западу. Наконец, после девятнадцатидневного плавания, показался восточный берег Шпицбергена. Близость этого острова мало обрадовала моряков, хотя буря уже прекратилась и не грозила погибелью. Опасения капитана и экипажа были не малы. Они знали, что берег этого острова даже и летом нередко бывает покрыт сплошным льдом, всегда опасным для мореплавателей, поэтому-то и китоловы очень редко пускаются в эту сторону, и наши путешественники были единственные живые существа на всем этом огромном пространстве. Как ни напрягали свое зрение капитан и матросы, они не увидели ни паруса, ни лодки, но зато увидели массы огромных льдин; попутным ветром и течением они неслись к ним все ближе и ближе; вскоре корабль был окружен со всех сторон ледяным поясом. Всем экипажем овладел страх, они хорошо понимали, что как ни крепок корабль, но на этот раз не устоять им против огромных ледяных глыб, которые напирали на него со всех сторон. Опасность росла с каждым часом. Капитан стал употреблять все усилия, чтобы выбраться из льда, – он делал все, что только опытной капитан может придумать в подобных случаях, но все его старания и все усилия матросов были напрасны. Корабль вместе с глыбами льда, его окружавшими несло все ближе и ближе к берегу, покрытому льдом, и наконец он остановился, потому что плыть дальше уже не мог. Целые горы льду замкнули его со всех сторон. Положение люде на корабле сделалось очень опасным; всякую минуту можно было ожидать, что эти громадные глыбы задавят своею массой. Тогда то капитан созвал весь экипаж корабля, чтобы всем вместе посоветоваться, что тут делать и как избавиться от угрожавшей им гибели. Дело шло о жизни или смерти, и он один не хотел взять на себя ответственности за всех. Но если уж он, испытанный и опытный моряк, не мог найти средства к спасению, то как могли найти его матросы?
К счастью, между ними нашелся человек, который уже раз побывал на этом (восточном) берегу Шпицбергена. Это был Алексей Химков. Он был любим и уважаем всеми товарищами, как добрый и необыкновенно бесстрашный человек. Теперь в виду, опасности он вспомнил, что ему кто-то рассказывал об одном корабле, который несколько лет тому назад, точно также, как и они теперь, был затерт льдами у этого же берега. Он вспомнил, что люди с того корабля по льдам выбрались на берег и построили на берегу хижину, в которой укрылись от льда, и даже собирались было зимовать в ней. «Этого им однако не пришлось, – прибавил Химков, – «потому что корабль их вскоре освободился от льда, но хижина, которую они выстроили, должно быть, и теперь еще стоит на том же месте. Самое лучшее, что мы можем сделать, думаю я, это, не теряя времени, отправиться разыскивать эту хижину, чтобы как-нибудь поместиться в ней. Зимовать на этом берегу нам необходимо, и всего лучше было бы, как можно скорее вынести на берег все наши припасы, одежду, оружие и вообще все, что у нас есть на корабле, потому что разве только каким-нибудь чудом можем мы выбраться с кораблем из этих льдов. Если наш корабль выдержит зиму, и его не разобьет льдом, то в будущем году, в июле месяце, когда разойдется лед, мы может тоже сложим вещи на корабль, если же корабль наш потерпит крушение, то мы все же будем на земле в безопасности, а кто знает, может быть, какое-то китоловное судно, случайно заехавшее сюда и возьмет нас с собою».
Это советовал человек бывалый, много путешествовавший и многое видавший на своих путешествиях. Недолго раздумывали остальные. Опасность, угрожавшая кораблю все росла и росла. Надо было спешить и немедленно последовать благоразумному совету. Несколько матросов под предводительством рулевого, должны были перебраться на берег и отыскать хижину, о которой говорил Химков. Первые, которые вызвались сопровождать Алексея Химкова в его опасном предприятии, были Степан Шаронов, Федор Веригин и Иван Химков, племянник и крестник Алексея; все трое не уступали друг другу в мужестве и удали; захватив необходимые припасы на один или два дня и орудия для защиты от диких зверей, на случай их нападения, Алексей Химков отправился в путь со своими тремя смелыми товарищами. Это было отважное решение, потому что опасность, которой они подвергались, была не мелкая.
О том, чтобы добраться до берега на лодке – нечего было и думать. Лед, окружавший корабль, тянулся до самого берега. Надо было идти по льду, а ходьбы до берега было по крайней мере с час. Но лед не представлял собою сплошную ровную массу, как это бывает зимой, во время замерзания реки. Здесь собрались отдельные льдины, прибитые к берегу течением. Некоторые из них походили на высокие, острые горы, между которыми местами образовались глубокие долины. Местами остались широкие полыньи, которые как пропасти чернелись между льдом, иные льдины возвышались высокою стеною; взобраться на такую гору было невозможно, а приходилось обходить ее. Все это очень замедляло путешествие и делало его еще более опасным, и надо было обладать большим мужеством и бесстрашием, быть очень ловким и смелым, чтобы решиться на такое путешествие.
Я не буду описывать все те трудности и опасности, которые они встретили на пути своем
Скажу только, что через несколько часов они достигли наконец берега целы и невредимы. Отдохнув, подкрепив свои силы, они пустились далее на поиски хижины. К великой их радости их поиски были удачнее, чем они могли предполагать. Еще к вечеру того же дня хижина была найдена. Не теряя времени, они осмотрели избушку и нашли, что она была еще довольно крепка, и что места в ней было довольно для всех. Построена она была из толстых бревен и досок, которые очевидно когда-то составляли корабль. Избушка была построена не очень искусно, но зато крепко и прочно. Она находилась не далее как на расстоянии около четверти часа ходьбы от берега, тогда как до корабля было верст четырнадцать льда.
Окон в стенах избушки не оказалось; было только одно небольшое отверстие на крыше, для выпуска дыму. Разделялась она стеною на две комнаты. Первая, поменьше, служила, по-видимому, кладовой, в которой складывались припасы, а вторая побольше, вероятнее, служила спальней и в нее можно было войти только через первую. Мебели или других каких-нибудь удобств не было и следов.
Такова была избушка, которую нашли наши путешественники. Вам такое помещение, состоящее только из голых стен, покажется, конечно, очень жалким. Но наши четыре товарищи несказанно обрадовались ей. Радость их была совершенно понятна; теперь они знали, что их и им товарищам уже не придется замерзнуть, так как во второй комнате они были бы достаточно защищены от ветра, дурной погоды и нападения хищных зверей; о пище им тоже нечего было заботиться; им стоило только перетащить сюда провизию, находившуюся на корабле, а ее хватило бы на год и более. Кроме того, на корабле было много ружей, пороху и свинцу, а имея это, они могли охотиться за оленями и другими животными, которых на Шпицбергене водилось много и которых можно было употреблять в пищу.
Нечего было и думать о том, чтобы возвратиться на корабль в тот же вечер. И путешественники, собрав на берегу куски дерева, развели костер и, поужинав, решились провести ночь на полу своей хижины. И несмотря на то, что на дворе поднялась сильная вьюга, и что ветер выл без умолка; они чувствовали себя в хижине стороне и уснули спокойно.
Проснувшись рано по утру, они не дали себе даже столько времени, чтобы сварить что-нибудь теплое, и немедля пустились в обратный путь на корабль; им хотелось поскорее сообщить товарищам об успехе своих поисков. Они легко отыскали обратный путь, так как идя сюда вчера оставили в разных местах знаки, чтобы не заблудиться. Через несколько часов они благополучно дошли опять до того места, где стоял корабль, но каково же было их удивление, когда они увидели, что корабль исчез. Они озирались во все стороны, все напрасно, корабля нигде не было видно! Они еще раз рассмотрели тот клочок земли, на котором стояли, – думая, что сбились с дороги, что попали на другое место, но следы и знаки, оставленные ими накануне, немедленно убедили их в противном: это было то самое место, тот берег, на который они вступили вчера! Они бегали по берегу, бросались во все стороны, спустились на лед и с опасностью жизни взобрались на одну из самых высоких ледяных гор, с которой можно было видеть далеко вокруг, – но как они не смотрели, как не напрягали зрение, корабля нигде не было видно!
Должно быть, сильная буря, рев которой слышали наши друзья во время ночлега в избушке, нагнала еще большие ледяные горы, которые тяжестью своей обрушились на несчастный корабль и разбили его. Он пошел на дно со всем, что на нем было. Иначе нельзя было объяснить себе внезапное исчезновение корабля, и наши четыре друга, подумав недолго, тоже пришли к тому заключению.
Им стало ясно, что из всех товарищей, оставшихся на корабле, не спасся ни один. Все погибли, только они одни еще жили и дышали; молча стояли они на берегу, вперив тупо, отчаянный взор на то место, где вчера еще стоял корабль, на котором они оставили своих товарищей. Скоро они сообразили и свое положение и тогда пожалели, что избежали участи своих товарищей. Что станут они делать теперь? У них не было никакой одежды, кроме той, которая была на них, не было пищи, кроме остатков вчерашнего ужина. Из оружия с ними были только ружья; но не было ни пороху, ни пуль; из инструментов только топоры и ножи? И где же теперь находились они? – на необитаемом острове, на котором жили одни дикие олени да белые медведи. Не было на нем ни деревца, ни кустарника, ни даже травки, – только один мох пробивался кое-где. Остров, окруженный вечным льдом, почти не посещается даже отважными мореходами, разве только случайно занесенными сюда бурей или заблудившимися китоловами. Что было им делать в этой пустыне, оторванным от родины и родных. Без надежды когда-либо выйти из этого уединения. Им представился весь ужас их положения со всеми его последствиями. Но человек, одаренный мужеством и умом, даже и в минуту опасности, не теряет присутствия духа, а наши невольные изгнанники были не из тех, которые могли предаваться отчаянию. Оправившись немного от постигшего их несчастья, они и тут решились не унывать, а смело бороться со всеми невзгодами и опасностями. Но для того, чтобы споров не было и для большего единства в своих действиях, все единогласно признали Алексея Химкова своим главой и добровольно произнесли клятвенное обещание слушаться его во всем.
«Веди нас куда знаешь», – сказали они; с тобой мы не пропадем, а найдем средство прожить здесь, если только здоровье не изменит нам.
«Голодный человек не годится ни на какое дело, сказал Алексей и потому прежде всего позаботился о пище. На берегу, недалеко от них, спокойно паслись северные олени. По-видимому, они не видали людей и потому не боялись их, хотя олени очень пугливы; особенно же боятся они белого медведя и быстро убегают; завидев его еще издали. Убить нескольких оленей было дело не трудное. «Ты, Иван, самый лучший между нами стрелок, – сказала Алексей. – Вот тебе ружье, подойди к стаду и положи шесть штук. Подумай о том, что у нас пороху хватит только на двенадцать выстрелов, так не стреляй же понапрасну, и постарайся, чтобы ни одни выстрел не пропал даром». Иван вточности исполнил данное ему приказание, и менее чем через час притащил к своим товарищам шесть убитых оленей.
Животные не пугались выстрелов; они, вероятно, приняли их за треск льда, а к этому шума они были привычны.
Таким образом у наших друзей провизии оказалось много; шесть оленей могли прокормить их в течение нескольких месяцев. Порчи мяса опасаться было нечего, так как было уже довольно холодно, несмотря на август месяц. Но из предосторожности сняли они с оленей шкуры, изрезали мясо в куски и повесили эти куски на самый верх мачты, которая находилась у входа в хижину. Холод и резкий ветер напомнил им однако скоро, что необходимо позаботиться о дровах для топки хижины, и укрыться в ней. В стенах хижины были кое-где щели и трещины, сквозь которые врывался холодный ветер; а спать на голом полу было неприятно и нездорово. Надо было подумать, как бы половчее устроиться. В продолжение нескольких недель они ежедневно ходили на берег и собирали на нем бревна, древесные сучья и стволы, случайно прибитые к берегу и выброшенные на него волнами. Иногда им попадались и остатки разбившихся кораблей, доски, части, мачты и проч. Все это они собирали и таскали в свою избушку, зная, что каждый кусок дерева пригодится им для поправки хижины ил пойдет на топливо. Из мху, которого они набрали много, они устроили себе постели. Кроме того, они плотно законопатили им все щели в стенах. Набрав больших, плоских камней, они сложили печку. Когда таким образом незатейливое убежище их было по возможности приведено в порядок, то обитателям ее стало как-то веселее. Теперь они могли жить в своей хижине, не подвергаясь более такому сильному влиянию холода; и пищи у них было достаточно.
Так прожили они до половины октября, когда, как известно, в полярных странах солнце скрывается совершенно и уже не показывается до конца февраля. Только месяц, звезды и иногда северное сияние немного освещают землю в течение долгой зимы. Однажды наши друзья сидели все вместе в своей хижине, только что окончив свой обед. Как вдруг они слышат громкий рев на крыше, и вслед за тем крыша как будто затрещала. Они переглянулись между собой и страх охватил их в первую минуту. Но только минуту. Алексей Химков первый оправился от испуга, он подмигнул Ивану, чтобы тот влез к нему на плечи и посмотрел через отверстие в крыше, что там такое. Но не успел он еще выглянуть, как тотчас же соскочил опять вниз.
«Там два белых медведя», – сказал он, бледнея, как смерть. – «Они сидят около мачты, на которой висит мясо оленей, и расшатывают нашу мачту». Это известие напугало собеседников; если медведи съедят мясо, им придется умереть с голоду, – как же быть! Идти на медведей было страшно; трое из товарищей, не видя возможности избежать смерти, тяжело вздохнули, и с трудом удержались от жалоб и стонов. Один только Алексей Химков и тут не потерялся. Несколько минут сидел он, неподвижно опустив голову на руки и как бы соображая что-то. «Напрасно мы вчера прислонили к избе большую сосну, которую нашли на берегу, – сказал Алексей. – Медведи по этой сосне влезли на крышу». «Но делать нечего, надо как-нибудь выпутаться из беды». И затем ободрившись, он прибавил своим громким и сильным голосом, к которому товарищи так привыкли «эй, ребята, что головы повесили; теперь-то и нужно доказать, что вы храбрые молодцы; – поднимитесь с места и разведите огонь, да нанесите побольше дров, чтобы огонь был такой, как в кузнице, когда в ней куют железо».
Товарищи живо прибавили дров к костру и раздули огонь, а сам Алексей вышел в сени, в которых складывался найденный лес; он вынес оттуда крепкую дубину, футов пятнадцать длиной, и стал зажигать ее на огне.
«Вот и ладно», – сказал он с удовольствием глядя, как разгорался конец дубины, превращаясь в каленый уголь; «Теперь слушайте, что я вам скажу, – продолжал Алексей, – ты, Иван, возьми ружье, но не стреляй, ведь у нас осталось пороху всего только на шесть выстрелов, и мы должны беречь его на случай самой крайней нужды. Ты, Федор, возьми топор, а я с Степаном возьму эту дубинку. Только мы выйдем из хижины, вы оба как можно скорее свалите сосну на землю, чтобы медведи не могли слезть с крыши, когда мы станем дуть их каленой дубиной. Сказано, сделано. Выйдя из хижины, Иван и Федор стали около высокой сосны, прислоненной к крыше хижины, и напрягши все свои силы, покачнули и свалили ее на землю. Второпях они не заметили того, что один из медведей, испугавшись вероятно дыму, который валили из избы, уже собирался слезть с крыши по сосне; он рухнулся вместе с сосною и по-видимому сильно ушибся, однако сейчас же встал и бросился на Федора и на Ивана; одним ударом лапой повалил он Федора на землю. Страшен был крик, вырвавшийся из груди несчастного; он чувствовал, как медведь душил его лапами. Но Иван не дал погибнуть товарищу; он размахнулся ружьем и изо всей силы ударил медведя прикладом по голове. Медведь пошатнулся и упал, ошеломленный сильным ударом; но снова поднялся и попытался бежать, Иван усилил удары прикладом ружья, и медведь свалился на землю. Федор между тем оправился, схватил топор и стал добивать им врага; медведь страшно ревел от боли, пока наносимые ему удары не разможжили ему череп. Тут только наши друзья увидели, что имели дело с молодым медведем, не достигшим еще полной силы и это было их счастье.
Пока Иван и Федор боролись с одним из непрошенных гостей, Степан и Алексей подверглись еще большей опасности. На крыше осталась медведица, необычайно сильное и большое животное; только что она услышала рев своего детеныша, ка одним прыжком очутилась уже на земле, спеша на крик медвежонка. Степан и Алексей загородили е дорогу каленой дубиной, норовя ее всунуть в открытую пасть разъяренного животного, но это им не удавалось; медведица как бы угадывала их намерение и с ловкостью избегала дубины. Раз даже ей чуть было не удалось сломать ее. Но противники ее были люди ловкие и не теряющие присутствия духа в минуту опасности; они успели вовремя отдернуть дубину и затем нанесли каленым концом ее рану опасному противнику. Медведица заревела от сильной боли, а меткие удары между тем учащались, кому-то удалось даже попасть медведице в глаза и почти совершенно ослепить ее; от боли и ярости она стала кидаться из стороны в сторону, и с трудом различая противников, бросалась на них как бешеная, издавая страшный дики рев. К счастью Алексея и Степана, Федор и Иван, покончив только что с медвежонком, подоспели в эту минуту к ним на помощь, после чего они напали на медведицу еще с большей горячностью со всех сторон. Не зная, куда броситься, на кого накинуться, она стала кружиться на месте и этим почти совершенно отдалась в руки наших друзей. Тут уже не трудно было доконать ее ударами. Наконец она тяжело повалилась на землю и издохла.
Товарищи вздохнули свободнее; после этой победы они точно запаслись новым мужеством и еще большею храбростью, но в то же время убедились, что им необходимо запастись на будущее время оружием против подобных опасных гостей, а оставшийся еще порох они не хотели тратить. Они берегли его к тому времени, когда весь запас их пищи выйдет, чтобы снова застрелить нескольких оленей.
Но им некогда было долго рассуждать об этом, все их внимание было обращено теперь на Федора, которому медвежонок сильно повредил ногу; нога начала пухнуть и сильно болеть. Они осторожно снесли его в избу. Перевязали, как умели, больному ногу и положили на койку, устроенную из мха. Затем остальные снова вернулись к убитым медведям и принялись сдирать с них шкуру. Мясо они решились сберечь и сохранить его до того времени, когда припасы их истощатся. Разрубая мясо медведей, они заметили, что оно покрыто то, толстым слоем жира толщиною вершка в три; это навело Алексея Химкова на очень полезную мысль. Он предложил употребить этот жир на освещение избушки и жечь его вместо масла. В хижине до сих пор не было другого освещения, кроме света разведенного костра. Химков предложил своим товарищам растопить этот жир и устроить лампадку, которая горела бы постоянно; спичек у них не было, огонь они разводили с помощью трута, которого у них уже оставалось немного. Они не раз уже с беспокойством думали о том, как ужасна будет их жизнь, когда не будет более возможности разводить огонь и придется замерзнуть на суровом одиноком острове. Теперь же им представилась возможность устроить лампадку, которая теплилась бы постоянно. Жиру было много и его должно было хватить на очень долгое время.
«Я знаю, из чего можно сделать лампадку», – воскликнул Иван, – «я недавно нашел на берегу одной бухты землю, очень похожую на глину; можно попытаться сделать из нее плошку для жиру». Степан вызвался сопровождать Ивана, и в непродолжительном времени они оба вернулись с порядочным количеством глины и тут же принялись за работу. Но как они ни старались, дело в начале шло неудачно, а глина ломалась в руках, и работа им не удавалась. Наконец, они положили глину на доску, чтобы удобнее было размять ее. Теперь работа пошла успешнее и плошка была наконец готова. На костре растопили они жиру и налили его в плошку собственной работы. Но к глине было примешано много песку, и жир просачивался через нее. Как помочь этой новой неудаче? Они вспомнили, что у них еще осталось немного муки, которую они берегли на случай крайнего голода; теперь эта мука как нельзя более пригодилась им; они сварили из нее клейстер и вымазали им плошку. Теперь жир уже не просачивался, а весь оставался в плошке. Не доставало еще только светильни. Оторвав лоскуток от рубашки, они свернули из волокон ее светильню. На берегу валялось множество разорванных парусов, прибитых сюда ветром и течением. Они стали собирать эти лоскутки и наделали из них светилен. Через несколько дней лампадка была готова и освещала хижину. Теперь уж нечего было опасаться, что отрут выйдет и что нечем будет разводить огня; лампадка горела постоянно.
Оставалось только позаботиться об устройство какого никакого оружия, которое могло служить для защиты от медведей. Но как раздобыть это оружие, из чего его сделать, не имея ровно никаких необходимых для этого материалов? Но вот одному из них пришла в голову мысль собрать все железные гвозди, крюки и скобки, которые они видели вместе с обломками кораблей на берегу моря. Они хотели устроить оружие в роде копья, но на всем острове Шпицбергене не росло ни единого дерева, и потому они не могли достать ни одного прочного, подходящего для этого дерева. У них были только толстые доски, а из этих-то досок они с помощью топора и ножа с большим трудом сделали несколько прямых крепких палок. Из собранных гвоздей они выбрали самые большие, чтобы сделать из них наконечники. Но как же ковать железо, не имея ни молотка, ни гвоздей, ни наковальни? Вместо клещей они употребили две скобки, положили между ними гвоздь и держали его таким образом на огне; вместо наковальни они употребили просто большой камень, которых было много на берегу. Недоставало только молотка; но и тут их изобретательность выручила их; для этой цели они выбрали самый большой и тяжелый крючок, положили его в огонь, чтобы он накалился; гвоздем пробили его насквозь, в пробитое отверстие приладили деревянную палку, и молоток был готов. Теперь они могли уже приступить к ковке наконечностей для копий. С помощью гладких кремней они заострили эти наконечники и привязали их к палкам крепкими кожаными ремнями, которые они нарезали из оленьих шкур. Таким образом каждый из них мог вооружиться копьем, которым нетрудно было пробить толстую шкуру медведя. Теперь им более нечего было бояться этих страшных хищников. Медведи редко беспокоили их зимой, так как большую часть этого времени они проводят в берлогах.
Но скоро их стали все чаще и чаще посещать многие другие гости, то были белые и бурые лисицы; их привлекал запах мяса, висевшего на мачте, и частенько подбирались они к самой хижине. Поймать или убить такую лисицу было нелегко. Лисица, как известно, слишком хитрое и проворное животное, чтобы позволить убить себя одним копьем, надо было придумать еще какое-нибудь оружие. К счастью наших изгнанников между лесом, выброшенным морем на берег было много деревьев с корнями; между корнями нашлись и такие, которые имели почти правильную форму дуги. Из одного такого корня друзья наши попробовали сделать лук; вместо веревки они натянули на лук сухую медвежью жилу, сковали стрелу, – и это новое оружие оказалось удачным. Таких луков они впоследствии наделали несколько и из них стреляли лисиц. В эту первую зиму их пребывания на Шпицбергене, они убили из лука множество лисиц; даже северных оленей они могли убивать тем же луком. А летом они охотились на уток и чаек, которые целыми сотнями падали от их стрел.
Из этого вы можете видеть, что наши четыре друга вовсе не имели недостатка в работе; ни один день не проходил для них без труда. Но зато и отдых был им приятен. Эта трудовая жизнь спасла их от скорбута; если бы вместо того, чтобы работать, они стали изнеживать себя и жить также праздно, как жили те матросы, о которых было рассказано ранее, они подобно им заболели бы от ужасной болезни и умерли бы в таких же мучениях. Работы у них было всегда много, даже и тогда, когда копья и стрелы были готовы. Они собирали на берегу лес для отопления хижины, иногда им случалось находить большие деревья, которые с большим трудом можно было стащить домой; надо было рубить эти деревья и изготовлять из них дрова. Все это они принуждены были делать топором, так как пилы у них не было, а для того, чтобы разрубить топором одно такое дерево, надо было употребить не мало труда и времени. Охота тоже требовала много времени; они убили во все время своего пребывания на острове не менее двухсот пятидесяти оленей, тринадцати белых медведей и сто двадцати-пяти лисиц.
Скоро им надо было подумать об одежде. У них было только то платье, в котором они сошли с корабля; понятно, что в несколько месяцев вся их одежда износилась и превратилась в лохмотья, а они нуждались в более теплой одежде. У них было много шкур, собранных с убитых зверей, но трудно было сшить что-нибудь из них, не имея ни ножниц, ни иголок, ни ниток. Но и тут надо было пособить как-нибудь этому горю. Шкуры они разрезали ножиком, а вместо ниток брали сухожилия оленей; эти сухожилия можно было разделять на отдельные волокна, которые и заменяли им нитки. Недоставало только иголок и они долго ломали себе голову, из чего их сделать. Наконец напали на мысль, сделать иголки из маленьких осколков костей. Эти иголки они заостривали на камне, а на другом конце прокалывали каленым гвоздем дырочку, чтобы можно было продеть нитки. Конечно, это были иголки не такие, как те, которыми мы шьем, но все же это были им очень полезны; тоник иголки и не годились бы для толстых их ниток, а шкуры животных были тоже не слишком тонкий материал для шитья. Но только что они принялись за шитье одежды, как встретились новые беды. Шкуры оказались столь твердыми и крепкими, что сквозь них никак нельзя было проткнуть иголку. Их надо было прежде всего выделать, то есть сделать мягкими. Но как это сделать? Они выскребли ножом ту сторону кожи, которая не была порыта шерстью, т.е. изнанку, и затем смазали ее жиром, и повторяли это до тех пор, пока кожа не сделалась совершенно мягкою. Эта работа заняла много времени и была очень затруднительна, но наконец-таки им удалось привести ее к желанному концу, а это было главное. Когда наконец шубы были готовы, наши друзья сшили себе из нее одежды, конечно, довольно странные на вид, но зато очень удобные для такого холодного климата, и эта новая одежда вполне заменила им прежнюю.
Наши друзья заботились не только о необходимом, но также и об удобствах жизни. Они напр. сколотили стол и скамью, чтобы можно было обедать за столом, а не на голом полу; перья убитых уток и чаек служили им постелями, а одеяла заменили им медвежьи шкуры. Летом они собирали разные маленькие растения, которые росли в защищенных местах; варили их и ели вместе с мясом. Летом же они собирали яйца разных птиц, как то: чаек, диких уток и гусей, которые прилетали туда не лето большими стаями и устраивали себе гнезда в щелях скал, на берегу моря. Сверх того, летом они могли удить рыбу, крючки для удочек они наделали из согнутых гвоздей, иногда они ели рыбу, разрезавши ее на мелкие куски, иногда же сушили ее на воздухе; одним словом, они делали все, что было возможно для того, чтобы облегчить себе жизнь; по вечерам, перед сном, они садились все вместе и при свете лампадки они рассказывали друг другу свои дневные приключения. Но не все шло так, как бы им того хотелось. Грустные события сделали их и без того безотрадную и однообразную жизнь еще более печальною. Алексей Химков знал, что на западной стороне Шпицбергена каждое лето являлись рыболовные судна. Корабли эти никогда не посещали восточную сторону острова, так как она почти весь год бывает покрыта льдом. Он возымел мысль перебраться на западную сторону острова, и на второе же лето сделал попытку, но в очень скором времени он увидел, что это было невозможно. На острове было множество высоких скал, покрытых снегом; ущелья, трещины, пропасти были на каждом шагу, и разве только дикие козы могли прыгать через все эти обрывы и взбираться по скалам, но людям это было невозможно. Надо было попытаться достичь этого берега морем. «Построю лодку, – сказал Алексей Химков, – которую можно было бы местами переносить через лед». Эта мысль уже не покидала его с тех пор, и осенью 1744 года они стали строить лодку.
Мысль построить лодку, не имея ничего кроме топора и нескольких досок и бревен, остатков выброшенных на берег разбитых кораблей, была слишком смела. Но наши друзья все-таки не унывали, они горячо принялись за работу под руководством Алексея Химкова, и не бросали даже и тогда, когда оно по-видимому не обещало успеха. Работа продвигалась очень медленно, так что к концу года, т.е. в 1745 году им удалось только составить остов лодки, да и тот был еще не совсем окончен. Но эта трудность и медленность работы не поколебали их решимости, и всю следующую зиму они с прежним терпением работали над лодкой, и добились того, что кончили ее в половине июля месяца 1746 года. Конечно, можно было бы найти много недостатков в этой лодке, и сам Алексей Химков не скрывал от себя и товарищей, что лодка эта много не выдержит, но все же она была по-видимому довольно крепка, и наши приятели тотчас же решили испробовать ее и проехаться в ней по воде, чтобы видеть, нет ли в ней каких-то особенных недостатков. Ледяно пояс, который окружает восточный берег Шпицбергена почти целый год, окружал его и теперь; но с возвышения виднелось вдали море, и чтобы попасть к воде, надо было перенести лодку на руках по льдинам на довольно далекое расстояние. Но этот труд нисколько не смутил наших друзей, и в скором времени лодка была уже у моря; спускать лодку в море надо было весьма осторожно, чтобы не повредить ее о плавучие льдины. Но вот лодка спущена в воду и покачивается на волнах. Наши друзья один за другим вошли в нее. Они не захватили с собой ничего кроме топора, и то на случай, если бы потребовалось починить лодку. Иван кроме того захватил заряженное ружье. Но лишь только они отъехали от берега, как в лодке показалась течь. Очевидно, что доски были недостаточно плотно скреплены, и течь была так велика, что ехать дальше не было возможности. Надо было поспешить как-нибудь помочь это неудаче. Они быстро повернули к берегу, и пока двое из них гребли изо всей силы, двое других шайками выкачивали воду. Они взглянули на берег и ужаснулись. Огромный белый медведь плыл на большой льдине от берега прямо на них! Они взяли в сторону, чтобы избежать чудовища, – но оно уже заметило их, и, видя, что они удаляются, медведь бросился в воду и поплыл к лодке; он рычал и как будто сердился на них за то, что они хотели избегнуть встречи с ним. Напрасно напрягали они силы, чудовище приближалось ежеминутно и грозило опрокинуть лодку. Вот оно уже близко. Тогда те двое, которые черпали воду, схватили весло и изо всей силы ударили им по голове медведя, но одно из них тут же сломалось, а медведь и не почувствовал удара. Вот он уже положил лапу на край лодки. Алексей Химков схватил топор и, закричав Ивану, чтобы он стрелял, ударил медведя топором по лапе, но и этот удар не подействовал на него, а еще более разозлил его; одним движением своей лапы он выбросил Алексея из лодки в воду; но пуля Ивана попала в цель, раненный медведь упал в воду со страшным ревом. Несмотря на то, он все еще был жив и быстро поплыл к ближайшей льдине; но падая он так сильно толкнул лодку, наполненную водой почти до краев, что она натолкнулась на льдину и разбилась почти пополам. Наши друзья упали в воду, но как хорошие пловцы, они скоро взобрались на лед, окружавший берег. Однако лодка, которую они с такой любовью строили почти целых 2 года, лодка была изломана в куски и куски эти уносились волнами все дальше и дальше. С этой лодкой, которой уже не существовало более, разрушилась и их надежда когда-либо перебраться на западный берег Шпицбергена. Все доски и гвозди, которые они собрали, были употреблены на лодку, и теперь строить другую уже было невозможно.
Это несчастие сильно опечалило их, но за этим несчастием последовало скоро и другое. Их товарищ, Федор Веригин, тот самый, который был ранен при первом столкновении с белыми медведями, поправлялся медленно и скоро стал чахнуть. Рана долго не заживала; наконец она зажила, но он чувствовал тяжесть в груди. Все его товарищи берегли его, как брата, и ходили за ним, как за больным ребенком, но вся их любовь не помогла ему, его чахоточный кашель ухудшался с каждым месяцем, с каждым днем. Кроме того, тоска по родине, как болезнь, загнездилась в нем, его силы угасали мало по малу. Весной 1749 года он умер и друзья схоронили его в трещине скалы, – могилу для него они не могли вырыть, потому что земля была мерзлая. Они похоронили его на самом берегу моря, откуда он так часто смотрел вдаль, ожидая появления корабля, который спас бы их из их неволи. Они похоронили его без церковных обрядов, но скорбь их была выше всяких описаний. «Чей черед теперь?» – думали они, – «и кому из нас придется остаться одному, когда он схоронит последнего товарища?». Тяжелое, печальное время переживали они теперь, после кончины Федора, и только неутомимая работа спасла их от отчаяния.
Время однако все шло да шло, и вот уже целых шесть лет прожили они на Шпицбергене. Все эти шесть лет они напрасно ожидали корабля, и наконец перестали надеяться, что когда-нибудь выберутся из этой печальной местности.
Раз случилось (это было 15 августа 1749 года); что Иван Химков, самый младший из них, пошел охотится за северными оленями; он взобрался на скалу, чтобы оттуда высмотреть северных оленей, – вдруг они видит вдали, на море, белую точку, похожую на ласточку или чайку. Но то была не ласточка и не чайка, то был парус корабля, видневшийся вдали. Невыразимая радость забилась в его сердце, но он еще не был уверен и приостановился. Он взбежал на самую вершину скалы и оттуда увидел ясно, что то был корабль и что плыл он всех парусах! Сам не помня как, – он сбежал со скалы и бросился домой к товарищам. Те сейчас же побежали с ним на скалу, – и в самом деле увидели корабль. Что они при этом чувствовали, невозможно выразить словами. Они обнимали друг друга, не помня себя от радости. Но Алексей Химков смекнул, что недостаточно видеть корабль, надо было, чтобы и люди на корабле тоже заметили их, для того, чтобы спасение было возможно. Все побежали домой, принесли оттуда все доски и дрова, которые могли найти и зажгли большой огонь на скале. Тут им пригодилась их лампадка, которая у них горела и день и ночь. «Несите больше мху, больше мху, – кричал Алексей, – чтобы было как можно больше дыму». Ивану пришло на мысль прикрепить к верхнему концу мачты, стоявшей у их хижины, целую шкуру оленя, чтобы ее заметили люди на корабле.
С каким ожиданием, с каким замиранием сердца смотрели они на корабль, как следили за каждым его движением! Если корабль их заметит, – они спасены, они снова увидят родину, – если нет, то век доживут здесь, оставленные, покинутые на этом острове, суровом и холодном острове! Но люди на корабле должно быть внимательно осматривали местность; они тотчас приметили на берегу дым. Капитан корабля взял подзорную трубку и увидел что-то движущееся на высоте; это была шкура оленя: «там должны быть люди, – сказал он, – которые нуждаются в помощи».
Он немедленно велел направить корабль к месту, где заметил дым; тогда наши друзья догадались, что их заметили, так как и корабль плыл прямо к ним; они упали на колени и горячая молитва вырвалась из их груди, а слезы, ничем неудержимые; слезы радости так и катились из глаз. Во все время пребывания здесь они не плакали, – не плакали и тогда, когда схоронили друга своего, Федора, – но теперь в эту минуту, когда они были уверены, что спасение близко, они плакала, плакали от радости, плакали громко, как дети.
По странному случаю корабль, который выслал лодку для спасения их и ожидал их вдали, – был архангельский корабль. Сам капитан ехал к ним в лодке, – он вышел на берег и не мало удивлялся, увидя людей, одетых в звериные шкуры, – но тут же узнал в них своих прежних знакомых, которых давно считал погибшими.
Целый день корабль простоял на якоре. Капитан корабля захотел осмотреть все, что наши друзья устроили на своем острове, и услышать от них все подробности их жизни на острове. Он удивлялся им: каковы должны были быть люди, способные на такой подвиг; на такую продолжительную жизнь в такой пустыне; он смотрел на них, как на героев, совершивших великий подвиг.
16 августа 1749 года корабль снялся с якоря, на нем в числе прочих находились счастливцы, одетые в звериные шкуры. Они взяли с острова все свои вещи, т.е. все шкуры медведей, оленей и лисиц, взяли копья, сделанные ими, свои стрелы, луки, одежды, и все, все, что им досталось таким трудом. 28 сентября корабль прибыл в Архангельск. Здесь все уже давно считали их погибшими. Даже жена Алексея Химкова считала его умершим и в душе оплакивала его кончину; но несмотря на это она часто ходила на берег и, когда приезжало китоловное судно, она расспрашивала капитана; ей по крайней мере хотелось узнать о том, где и как погиб ее муж. И теперь она вместе с другими стояла на берегу, надеясь узнать что-нибудь о муже от вновь прибывших китоловов; наши друзья стояли на палубе, им отрадно было видеть свой родной город, и они не могли остаться в каюте. Вдруг с берега раздался громкий голос: «Алексей, Алексей». Жена Алексея узнала мужа и бросилась к кораблю. Но корабль еще не был у пристани, море отделяло его от берега. Алексей Химков тоже не выдержал, он бросился через борт в море и быстро поплыл к пристани. И он с корабля узнал свою жену; ждать пока корабль пристанет, казалось ему невыносимо долго, до того им овладела радость.
Тут же были и некоторые из прежних друзей, Иван и Степан узнали своих прежних знакомых, и были приняты ими с восторгом. Наконец весь Архангельск хотел видеть чудесных людей, которые шесть лет жили в самой близи северного полюса, где живут одни белые медведи. Далеко за пределы Архангельска проникла весть о наших героях, проникла она и в Петербург, и царь оказал им свою милость. Жители же города Архангельска позаботились о них и обеспечили их так, как жили прежде. Они напр. уже не могли есть хлеба и не употребляли другого напитка, кроме ключевой воды. Они избегали толпы и ненавидели слишком большой шум. Тоже и браниться или говорить громко, как все матросы, они совершенно разучились, и нет сомнения, что жизнь их на Шпицбергене во многом изменила их. Алексей Химков умер в 1789 году, 2 года спустя Иван и Степан последовали за своим другом.
Источник текста: Дѣтское Чтеніе. 1871 г., т. 6, стр. 351— 365, 520— 539.
Comments are closed