Накрохин П.
На Груманте
I
Была светлая июньская ночь, одна из тех ночей, какие бывают только в полярных странах. Улицы небольшого городка, Мезени, заброшенного на самом краю России, на дальнем севере, близ Белого моря, оглашались песнями и хохотом разгулявшейся молодежи.
Собственно говоря, запоздалых гуляк было немного: восемь человек взялись под руки и расхаживали в ряд из улицы в улицу; но так как городишка был велик, то они в каждом уголке производили тревогу. Мирные граждане подымались с постелей, осенняя себя крестным знамением, подходили к окну и, успокоившись, говорили:
– Груманланы гуляют…
Кто ж такие были эти груманланы?
Среди северного Ледовитого океана есть дикая обитаемая земля, состоящая из нескольких островов, которые в прусском народе известны под именем Груманта, а в географии называются Шпицбергеном. Туда отправлялись прежде некоторые из русских поморов-промышленников для охоты на моржей и других зверей. Побывавшие на Груманте назывались обыкновенно грумаланами, и слыли отважными, смелыми, но несколько буйными людьми. Теперь вы едва ли где встретите их: грумаланы перевелись, и лет двадцать уже никто из русских не посещает Груманта. На же рассказ, или, вернее, начало рассказа, относится к 1743 году, когда мезенский купец Укладников снарядил промысловое судно на Шпицберген. Восемь гуляк были нанятые им матросы-промышленники.
Судно это – трехмачтовая ладья – стояло теперь у берега, совсем готовое в путь. По своей оснастке оно не подходило на обыкновенные корабли: паруса подымались на блоках. На корме, над маленьким окошечком, выделялось, крупными буквами обозначенное, название судна: «Ростислав».
Е утру сюда стали собираться грумаланы. Немногих провожали родные: большинство были одинокие люди, бобыли. Священник отслужил напутственный молебен, и Ростислав двинулся на парусах в Белое море.
Экипаж судна состоял из девяти человек: кормщик Алексей Химков, да восемь человек рабочих, и в числе их племянник кормщика Иван Химков. Во время пути работы было немного: главные труды предстояли на Груманте. Плавание по белому морю в это время года совершается без опасностей и затруднений: в июне месяце ночи здесь светлые, как день, туманов не бывает, бури редки. Навстречу Ростиславу попадались английские, немецкие и норвежские корабли, шедшие в Архангельск. Эти корабли, да чайки, кружившиеся над водой, были единственными предметами, которые встречались среди необозримого простора: вверху небо, а вокруг вода, – вот все, что видели грумаланы в продолжение нескольких дней. Когда же они вышли из Белого моря в Северный Океан, миновали мыс Нордкап и проникли дальше на север, то появились и льды, носившиеся по волнам.
По мере приближения к Шпицбергену, количество льдов увеличивалось и возбуждало беспокойство в наших моряках. К тому же ветер переменился и стал относить судно к северо-востоку. Прошли сутки, другие, и грумаланы увидели вдали землю. Но это был не тот остров, к которому они держали путь: это был один из восточных островов Шпицбергена-Берун, почти всегда окруженные льдами, вследствие чего промышленники и не пристают к нему. И на этот раз вокруг Ростислава возвышалось столько больших льдин, что судно наконец остановилось, запертое со всех сторон чистыми, прозрачными как стекло, ледяными горами, башнями, великанами, которые колыхались и шумели.
– Мы погибли! Мы погибли! – закричали некоторые из грумалан.
И голос их эхом повторился в узком пространстве между льдами.
– Дядя! А, дядя, – сказал Иван Химков, сидевший на борту.
– Чего тебе? – отозвался кормщик.
– Помнишь, ты говорил, что когда я еще был малым ребенком, наши мезенцы зимовали на этом острове?
– Ну?
– Может, избенка и теперь сохранилась. Переберемся туда, да выждем, покуда лед разнесет; тогда и опять можем на судно сесть.
– А как ты переберешься?
– По льду.
– Оно, пожалуй, ладно; только надо сначала разведать, есть ли там какая изба. Эй, ребята! Кто посмелее? Идет с нами на разведку?
– Я! – откликнулся матрос Степан Шарапов.
– И я! – сказал Федор Виругин.
Таким образом, четверо снарядились в путь. Они захватили с собой ружье, пуль и пороху на двенадцать зарядов, полпуда муки, котелок, топор, нож, огниво и трут, четыре трубки и пузырь с табаком, и, с шестами в руках, отправились в опасное путешествие.
Перепрыгивая со льдины на льдину, пробирались они часа два до берега, и наконец достигли земли.
II
Здесь никогда не слышно ни вздоха, ни голоса, ни шага человеческого; страшная пустыня, глубокое и холодное молчание, нарушаемое только хриплым воем белого медведя или ревом бури!
Г-жа Биар,
Но какая это была земля! Ни деревца, ни кустика, ни травинки: голый камень, да снег в оврагах между горами. Местами виднелся мох.
Высокие скалы возвышались близ самого берега. Внутри острова подымались остроконечные вершины.
Наши путники пошли по бесплодной, полуоттаявшей почве, удаляясь в глубь острова. Мертвая тишина царствовала вокруг; только по временам с моря доносились звуки, подобные ружейным выстрелам: это с треском разрывались льдины.
Так как положение избушки было неизвестно, то Химковым с товарищами надо было пройти местность в различных направлениях, взбираться на возвышенности и оттуда осматривать окрестность. Поэтому только к вечеру, достигнув другого берега, увидали они то, чего искали: перед ними стояла ветхая хата. Время и непогоды оставили на ней свои следы: крыша во многих местах развалилась, дверь лежала у порога. Вместо окон были круглые отверстия, заткнутые втулками. В избе находилась русская печь.
Здесь путешественники остались переночевать.
Ночью поднялась сильная буря; избушка тряслась и чуть держалась под напором ветра. Но никакой шум не мог прервать богатырского сна четырех моряков, утомленных трудами дня.
Наступило утро, но не то летнее утро, какое привык представлять себе обитатель более счастливых мест. Солнце не всходило, потому что оно и не закатывалось, а по прежнему низко-низко стояло над горизонтом, испуская лучи без теплоты. Не раздавались голоса певчих птичек. Природа не пробуждалась. Царствовала все та же угрюмая тишина, и утром все так же молчало, как ночью, когда стихла буря.
Молча возвращались на судно и четыре матроса, переночевавшие в избушке: не весело было у каждого на душе. Но вот подошли они к тому месту, где вчера вступили на землю, и… Крик отчаяния раздался среди тишины.
Волны плескались в берег. Перед глазами открывался необъятный простор опустевшего моря: ни льдов, ни корабля не было – все разнесло в эту ночь.
III
Если бы Алексею и Ивану Химковым, Степану Шарапову и Федору Виригину произнесли смертный приговор, он поразил бы их менее, чем это неожиданное открытие. Покинуты навсегда на краю света, в далекой, бесплодной, безжизненной пустыне, откуда никакая весь не дойдет до обитаемого мира, – что может быть этого ужаснее? Все четверо были семейные люди; на какую долгую разлуку с родными осуждены они были? Неужели эта разлука будет вечною?
Все стояли в глубоком унынии.
Наконец Степан молча подошел к самому краю берега, достал мокрую доску, занесенную сюда течением, положил ее на плечо и пошел по направлению к избушке.
– Ты что хочешь? – спросил невольно Алексей.
– Работать. Стану избу справлять: авось и здесь жить можно.
Пример подействовал. Все несколько ободрились. Смутная надежда, что корабль, может быть, не погиб, что он еще может вернуться, или, по крайней мере, ласт знать на родине о том, где остались несчастные, придала им силы.
С этого же дня принялись они за работу. Они собирали плавучий лес необходимый для исправления избы и для отопления ее, отыскивали мох и конопатили стены. В то же время они приступили и к охоте на зверей, чтобы не умереть с голоду. Им удалось застрелить несколько оленей.
Но скоро небольшой запас пороха и пуль истощился. Ружье осталось бесполезной вещью, нужно было придумать другое оружие. Тут опять-таки им оказал неоценимую услугу плавучий лес, приносимый к берегам течением океана: не будь его, они остались бы совершенно беспомощными в этой стране, где не росло ничего похожего на дерево. Они вытащили из воды несколько еловых сучьев и сделали из них копья и стрелы. Железные наконечники были выкованы их старых гвоздей, которые попадались в досках, выброшенных морем.
Так прошло короткое лето. Исчезнувший корабль не появился, и грамаланы увидели, что им не уйти с Груманта до будущего лета. С ужасом думали они о наступившей зиме. Кто из них перенесет эту зиму?
Дни становились короче, ночи длиннее. Солнце показывалось уже только на три часа. В начале Сентября улетели все птицы, попадавшиеся на берегах: гуси, утки и чайки. После Покрова наступили сильные морозы. Грумаланы сшили себе из оленьих шкур теплую одежду, и кое как спасались от холода в избе. Так как светлого времени почти не было им приходилось бы сидеть постоянно впотьмах то они вылепили из глины лампу и жгли в ней олений жир.
Октября 25 показался первый белый медведь. Это было ночью. Он пытался вломиться в дверь избушки, влезал на крышу и сорвал несколько досок, пока грумаланы, соединенными усилиями, его не убили. Этот страшный зверь отличается от обыкновенного медведя и наружностью, и тем, что он гораздо свирепее. Он совершенно белый и значительно длиннее обыкновенного медведя. Он умеет ловко плавать и нырять; ловить рыб и тюленей. Он совсем не имеет берлоги и не заваливается на зиму в спячку.
В конце Октября солнце перестало показываться. Только около полудня часа на четыре появлялась заря. Все остальное время небо было совершенно темно, а в ясную погоду покрыто звездами.
В Ноябре не стало видно зари. Совершенная темнота стояла на земле. Только в иные дни на небе играли всполохи – северное сияние, да слабый свет месяца по временам освещал снежную пустыню. Морозы были так сильны, что грумаланы не могли иногда согреться даже в постелях: руки и ноги костенели.
Перед Рождеством Федор Виругин заболел цингою: у него посинели и распухли десны, зубы стали шататься, лицо осунулось, на теле показались синие пятна, на ногах – опухоль. Вскоре, один за другим заболели и трое остальных.
Лучшее средство против этой болезни движение на чистом воздухе. Каждый больной понимает это, но редко кто имеет силу исполнять: цинга делает человека вялым; больному хочется лежать в тепле, в постели; он не может пересилить себя, лежит дни и ночи, и становится жертвою своей слабости.
Оба Химковы и Степан Шарапов с самого начала болезни решились расстаться с избою и оставались в ней только на ночь: все остальное время бродили по снежной равнине, боролись, охотились, работали. Благодаря этому, они скоро поправились. Но четвертый больной Федор Виругин, к несчастью, не мог заставить себя последовать примеру товарищей, – и скоро исчезла надежда на его выздоровление.
Января 12, около полудня, открылся свет на южной стороне. Января 25 заря продолжалась 6 часов. На следующий день было уд\же так светло, что в полдень звезды на небе скрылись.
Февраля 12 показалось на короткое время солнце. Грумаланы с восторгом встретили его появление. Надежда дожить до лета и увидать родину оживила даже Федора Виругина: он стал как будто поправляться.
Пришла наконец и весна. Снег на открытых местах растаял, прилетели птицы. Солнце дольше и дольше освещало землю. В Мае оно уже не сходило в неба, хотя никогда не поднималось высоко. Наступил длинный день, продолжающийся здесь больше двух месяцев.
Множество моржей и тюленей показывалось на море. Эти животные сходны между собой, но моржи гораздо больше тюленей и отличаются двумя громадными клыками, торчащими вниз. Мы опишем здесь только тюленя. Круглая голова его похожа на голову собаки-мопса, но наружных ушей нет. Глаза имеют смышленое и короткое выражение. Передние ноги кротки, имеют по пяти пальцев с кривыми когтями, соединенными перепонкой. Задние ноги еще короче, и свободно могут двигаться только ступнями. Они близко сходятся и служат вместо руля, или хвоста. Самый же хвост почти незаметен. Вообще лопатообразные конечности тюленя приспособлены не к ходьбе, а к плаванию. Поэтому тюлень на суше совершенно беспомощен и спасается от врагов только в воде. Кожа тюленя, под которой находится толстый слой жира, покрыта короткою шерстью сероватого цвета. Тюлени часто собираются большими стадами на морских берегах. Они очень смирны и понятливы, легко делаются ручными и скоро привыкают к тем, кто их кормит.
В Июне и Июле грумаланы проводили целые дни на берегу, все ожидая, не появится ли судно, от которого зависело их спасение. Раз они увидали вдали на море какой-то большой, движущийся предмет. Оказалось, что это был кит, которого в сказках называют чудо-юдо рыба кит, хотя он только по наружности несколько похож на рыбу. Он дышал легкими, под водою не может пробыть и часа, родится живым, питается молоком матери. Это громадное животное поражает своею величиною: длина его около 10 сажень; голова составляет третью часть всего тела; рот – около двух сажень, язык – сажени в три, плавники – в сажень, хвост так велик и отличается такою силою, что может разбить в щепки большую лодку. Но, при таких размерах одних частей тела, другие очень невелики: например глотка кита до такой степени мала, что в нее едва ли можно просунуть руку; по этому и питается он только мелкою рыбой и вообще мелкими морскими животными. Уши и глаза у него тоже маленькие. Во рту, вместо зубов, черные роговые пластинки, известные под названием китового уса. Сквозь эти пластинки, как сквозь сито, он процеживает воду, забранную в рот, и все, что останется за сим, глотает. Ноздри кита находятся на голове, и из них он выпускает воду фонтаном. Под кожей кита лежит слой жира, толщиною в аршин и больше.
Кончилось кроткое и холодное лето, настал Сентябрь, и грумаланы пришли к печальному убеждению, что некому их выручить, что никто во всем мире не знает о месте их пребывания. Неужели им всем придется умереть в этой страной пустыне? Неужели они погребены здесь заживо.
IV
Прошло шесть лет.
Избушка по прежнему стояла на берегу острова, только еще больше покривилась и почернела. Близ нее, на открытой равнине, лежала груда больших камней, среди которых возвышался грубо сколоченный деревянный крест; здесь покоился Федор Виригин.
Три товарища его были еще живы.
Однажды вечером в седьмое лето пребывания их на Шпицбергене, расхаживали они по берегу, собирая плавучий лес. Иван Химков отстал от товарищей и остановился, вглядываясь вы даль океана.
– Братцы! – вскрикнул он вдруг, и на лице его отразилось неописанное волнение. – Смотрите, что там? Не корабль ли?
Алексей и Степан повернулись и стали всматриваться в белеющую точку на море.
– Корабль! – решили все.
В ту же минуту на берегу набросали костер досок и жердей, и пламя высоким столбом взвилось к небу. Иван Химков схватил длинный шест, привязал к нему оленью шкуру, и с этим флагом взобрался на прибрежную скалу.
Корабль приближался. На нем заметили сигналы и спустили шлюпку. Через полчаса шлюпка с четырьмя русскими матросами пристала к берегу. Едва ли кто из них узнал бы в этих грумаланах своих земляков, если б они не заговорили: одетые в оленьи шкуры, гурмаланы походили скорее на диких обитателей севера – самоедов или эскимосов, чем на русских моряков-промышленников.
Корабль, случайно занесенный противными ветрами к этому острову Шпицбергену, был китоловным судном. Нужно ли говорить, что китоловы взяли Химковых и Шарапова? Грумаланы свезли с собой на корабль и всю добычу, которая накопилась во время пребывания их на Шпицбергене: песцовые, оленьи и медвежьи шкуры и олений жир.
Возвращение грумалан в Мезень, где все считали их давно умершими, произвело невыразимое изумление. Родные плакали от радости, а посторонние только и говорили, об этом событии.
Что же касается до Ростислава, то он так и пропал без вести.
Источник текста: Друг Народа. 1876 г., №№ 4. С. 54-55; № 5. С. 72-75.
Comments are closed