Приключения русских промышленников

Заимствовано из сочинений Гризи

Перевод с немецкого М. В. Архангельской

Москва: Типография Товарищества  И.Д. Сытина, Валовая ул. , соб. д., 1900

Дико неприветливо у нас на севере России. Там на большие пространства тянутся большие, дремучие леса, высятся крутые горы, лежат топкие болота, и, наконец, расстилается неизмеримый Северный океан.

Нелегко живется людям по прибрежью этого океана. Недолго бывает там красное лето, зато долго стоит холодная зима с жестокими морозами, злыми вьюгами и глубокими снегами. Трудно пробиться там человеку, а еще труднее пускаться на промысел в Северный океан.

Доступ туда бывает только летом, да и тогда там то бушуют страшные бури, то плавают громадные льды. Тот, кто видал лед, плавающий в реках и озерах, не может и представить себе, что за льдины плавают в океане. Иные из них достигают нескольких верст в окружности и, гонимые ветром, носятся с шумом по океану, то сталкиваясь одна с другой, то громоздясь одна на другую. Беда кораблю, если он попадет между таких льдин. Его неминуемо затрет, расщепит и потопит, как ореховую скорлупу. Впрочем, в Северном океане не одни только плавают льдины; там водятся громадные киты, неисчислимые тысячи сельдей, трески и всякой другой рыбы.

На острова, лежащие в Северном океане, прилетают по летам разные птицы: лебеди, гуси и гагары, пух которых ценится весьма дорого.

И вот, проведавши про такую добычу, удальцы из разных стран плывут туда на своих судах, не боясь ни бурь ни льдов.

Англичане, голландцы, норвежцы и датчане давно уже объехали все моря. Раньше других побывали они и в Северном океане, нашли там много неведомых до них островов, узнали, где водятся киты, моржи, тюлени и другие морские животные; но немало также хороших мореходов есть и среди русских.

Жители нашего северного побережья не уступят иноземцам в смелости и выносливости, и каждую весну от русских берегов отплывают тысячи судов на рыбный и китовый промысел.

Много судов отплыло в одну весну по реке Мезени, а краше всех была шкуна купца Окладникова. Шкуна эта отправлялась на тюлений промысел, на остров Шпицберген, или Грумант, как его зовут русские промышленники. Оснащена была шкуна на славу. Обшивка у них была из толстых досок, каждый винт был прилажен в ней прочно и ловко, а по борту она была выкрашена синей краской.

На шкуне было четырнадцать человек промышленников; народ собрался все ловкий, бывалый, и кормщик, управляющий судном, Алексей Хилков, известен был своей опытностью и расторопностью по всему округу. На шкуне запасено было много провизии, взяты были различные снаряды для тюленьего и моржового промысла, и в конце июля промышленники отправились в путь, чтобы к первым числам августа, когда берега Шпицбергена бывают свободны от льдов, быть уже на месте и приняться за работу.

День был ясный и солнышко ярко светило, когда шкуна снялась с якоря. Сняв шапки, промышленники помолились угоднику Николаю, распустили паруса, и судно, мерно колыхаясь, вышло из реки Мезени в Белое море.

Волны весело играли, на гребнях их завивалась барашками белая пена. Чайки с криком вились над шкуной, порой проносилась вереница диких гусей, направляясь к берегу, а берег уходил все дальше и дальше.

Ветер был попутный, и потому на шкуне было мало работы. Только кормщик зорко поглядывал вдаль, а остальные в это время сидели или лежали на палубе. Кто покуривал трубочки, слушая россказни товарища, кто дремал под шум несмолкаемых волн. Так прошел целый день, а когда промышленники проснулись на следующее утро, то берег давно уже пропал из виду. Птиц было больше не видать, зато то и дело стали попадаться льдины, плывшие из бог весть какой дали. Впереди виднелись различные суда, то русские, то норвежские; распустив паруса, они, словно чайки, при попутном ветре.

Раз показался вдали точно фонтан, поднимавшийся из воды. Кормщик первый заметил его и крикнул:

– Эй, братцы, кит, кит!

Тут все живо повскакали со своих мест и стали смотреть в ту сторону, куда указывал им кормщик.

Киты, плавающие в Северном океане, самые громадные животные на свете. Иной взрослый кит бывает до десяти сажен в длину.

Видом он похож на рыбу, а голова его несоразмерно велика и составляет почти третью часть всего туловища. На такой голове у кита и рот огромный; у большого кита он достигает до двух сажен. В молодости у кита бывают зубы, а потом они выпадают, и на их месте вырастают  роговые пластинки, которых бывает до четырехсот счетом, а длина их до двух сажен каждая. Пластинки эти называются китовым усом и помогают киту добывать себе пищу. Зачерпнет кит своим широким ртом воды и пропускает ее чрез усы, а что останется во рту: рыба ли, рак ли, он глотает да глотает.

Наглотавшись вдоволь, кит плавает и играет на воде.

Самка кита рождает живых детенышей, которые питаются сначала молоком матери. Все киты отлично плавают и глубоко ныряют.

Однако пробыв несколько времени под водой, они выплывают на поверхность, чтобы подышать чистым воздухом, и тогда из ноздрей кита, лежащих у него сверху головы, выходит пар фонтаном в несколько сажен вышины.

И теперь наши промышленники  долго следили за великаном, а кит, словно дразня их, то подплывал ближе к судну, то снова удалялся. Потом вдруг нырнул и вслед затем, слишком за версту, поднялись два фонтана белой пены.

Шесть дней плыла шкуна на северо-запад; наконец, на седьмое утро мореходы увидали, что чернеется в тумане какое-то пятно – не то тучи, не то скалы. Прошел час, прошел другой, а пятно все росло да росло; наконец, к полудню уже ясно обозначились небольшие острова, к которым промышленники, по пути на Шпицберген, не раз приставали бить тюленей.

Мореходы сняли шапки и помолились Богу. «Что-то Господь пошлет нам тут!» говорили они, а острова выступали все ближе и ближе. Один из них был большой, а два поменьше. Вот уже видны голые крутые скалы, тянувшиеся по берегу, о который ударяются волны с глухим шумом, а пена брызгами летит вверх.

На шкуне все зашевелились, кто взялся за паруса, кто за снасти, кормщик громко отдавал приказания, и часа через два судно, обогнув остров, подошло к берегу.

Бросили якорь, спустили лодку,  и почти все со шкуны отправились на берег, оставив лишь двоих стеречь судно. Захватив с собой колья и старый парус и выбрав за скалой укромное местечко, наши приятели живо устроили себе шалаш, накрыв его парусом. Потом они развели костер и сварили ужин, а пока возились с ужином наступили сумерки, и теперь не оставалось ничего более делать, как молиться Богу и ложиться спать, что они тотчас исполнили.

На утро наши промышленники обошли на другую сторону острова, где берег полого спускается к морю, да так и ахнули, увидав, что почти весь берег до самого моря, чуть не сплошь покрыт тюленями.

– Ишь, как разлеглись! – сказал один из них, засмотревшись на тюленей.

А засмотреться на этих животных немудрено было и привычному человеку.

Тюлень не похож ни на одно из наших домашних животных. Туловище у него продолговатое, около сажени длиной, к концу узкое и оканчивается двумя короткими лапами, или ластами, направленными назад. Спереди у него тоже такие лапы, или ласты, с пальцами, соединенные между собой широкою перепонкой. Голова у тюленя круглая. Шерсть на спине густая, короткая, темно-серого цвета, с черными пятнами, а на брюхе – желтоватая. Самка тюленя рождает живых детенышей и кормит их молоком. Тюлени плавают на воде чрезвычайно весело и бойко. Они едят рыбу, раков и морские растения, а покормившись, влезают отдохнуть на льдины или на прибрежные скалы и спят здесь спокойно на солнышке.

На берегу лежала теперь перед нашими промышленниками не одна сотня тюленей. Были тут и старые усатые тюлени, спавшие на припеке, распластав свои ласты. Были и матки с детенышами, и те лежали, весело поглядывая своими большими глазами или толкая друг друга, стараясь занять местечко получше.

– Ну, братцы, Бог добычу дает, – сказал кормщик: – благословясь, нужно за дело приниматься.

Тут вся артель тихо, стараясь не пугать тюленей, стала обходить их, чтобы загородить путь к морю. У каждого промышленника была при этом короткая толстая палка, а у четверых были и ружья. А тюлени между тем не чуют, что враг их так близко, лежат себе, не ворохнутся, видно, не встречались с человеком и не были пуганы. Зашли, наконец, промышленники вперед и разом бросились на животных, и начался бой. Тюлени весьма робкие животные, они никогда не обороняются, и их убивают просто палками. Несколько времени только и слышалось, как стукали палки по головам животных. У кого были ружья, те стреляли сначала, а потом стали бить тюленей просто прикладами. Иной тюлень, подняв голову и передние ласты, принимался жалобно реветь, словно просил пощады, но промышленникам некогда было их слушать. Они бросались из одной стороны в другую, и скоро почти весь берег покрылся грудой убитых животных. Наконец, оставшиеся ошалевшие тюлени словно очнулись и бросились к морю, чтобы уйти от своих неприятелей. Бросаясь один через другого, сбивая с ног и промышленников, они рвались к берегу, но тюлени весьма тихо двигаются на суше, и многие из них были убиты. Наконец, и быть уже стало некого. Около сотни тюленей лежало на месте, а остальные ушли в воду.

Промышленники, пообедали, отдохнули и потом принялись снимать шкуры и сало с убитых животных; туши же они бросили, потому что тюленье мясо невкусно и пахнет ворванью.

Так прошел весь день. На утро началась снова работа. Оставшиеся тюлени, несмотря на вчерашнее побоище, опять вернулись на остров; они только залегли немного подальше от своего прежнего становища и отдыхали на солнышке, а промышленники были сегодня еще осторожнее. Они ползком подобрались к животным, стараясь не пугать их, и опять перебили множество и старых и молодых тюленей.

Так проработали наши молодцы три дня. На четвертое утро Иван Хилков, племянник кормщика, вставший раньше других, заметил, что тюленей нет на острове.

– Ну, братцы, – крикнул он, входя в шалаш к товарищам, – тюлень ушел!

Все мигом вскочили.

– как ушел? Врешь!

– Ушел, да все, – ответил спокойно Иван.

Промышленники бросились на берег из шалаша; глядь, ан в самом деле, на всем острове не было больше ни одного тюленя. И там где еще вчера лежали греясь на солнышке десятки этих веселых животных, щуривших от света свои ласковые глаза, теперь было все пусто. Тюлени за одну ночь пропали Бог весть куда, так что если бы не оставалось снятых шкур да сала, то можно было бы подумать, что промышленники видели тюленей лишь во сне.

– Дядя, а что, может, тюлень-то ушел вон на тот маленький остров? – спросил кормщика один молодой парень, бывший еще в первый раз на промысле.

– Ну, нет, брат, тюлень совсем ушел; видно, чует что-нибудь худое, – ответил на это кормщик.

– А что ж такое? – допрашивал парень.

– А видишь вот это? – сказал ему кормщик, показывая на море; а на море между тем сердито ходили высокие волны, неслись некрупные льдины, и вечер крепчал с каждой минутой.

Промышленники знали, что, раз отставивши место, тюлень не скоро вернется назад к нему.

Поэтому ждать тут было больше нечего, и все принялись переносить на шкуну добытые сало и шкуры, чтобы после этого отправиться дальше в путь.

Через день все было перенесено, убрано, и мореходы собрались на судно.

– Ну, братцы, значит, теперь на Грумант! – сказал кормщик товарищам.

– Что ж дядюшка нам не в первой, – ответили промышленники, – Бог даст ветер переменится.

Через час шкуна снова понеслась на северо-запад, а ветер все крепчал да крепчал, и льдины все чаще попадались навстречу, резкий холод прохватывал мореходов. Так прошли целые сутки, а на другие – поднялась на море уже настоящая буря. Огромные валы поднимались, как горы, и судно бросало из стороны в сторону словно  щепку, ветер рвал снасти, которые скрипели и трещали, и целую ночь наши промышленники с минуты на минуту ждали себе смерти, и под конец сами не знали, куда их занесло непогодой. Когда же рассвело, то среди тумана они увидели полосу земли на расстоянии каких-нибудь двух верст и догадались, что их прибило к небольшому острову, лежащему недалеко от Шпицбергена; но и тут было нелегче, так как судно очутилось среди льдов. Громадные льдины, нагнанные к острову ветром, ежеминутно колыхались и то вставали горами, то сталкивались одна с другою и ломались с страшным треском.

Несчастное судно, затираемое со всех сторон льдом, дрожало и трещало, а бедные промышленники только и  ждали, что вот-вот какая-нибудь большая льдина набежит на него, потопит или разобьет в щепы. Впрочем, этим мореходы были народ привычный к опасностям. Им не раз уже приходилось быть на волосок от смерти, и теперь, видя, что приходит последний час, никто не жаловался без толку, а каждый делал свое дело. Кто был у парусов, кто у снастей. Они всеми силами старались держаться ближе к острову, зная, что в открытом море их ждет неминуемая смерть. Но скоро шкуну со всех сторон охватило льдом, и она не могла двинуться с места. Тогда измученные промышленники стали советоваться между собой, что им делать.

– Вот, что, братцы, – начал кормщик: – нам нечего больше делать, как оставить шкуну, а самим перебраться по льду на остров.

– Я знаю этот остров: на нем были прошлый год мезенские китоловы, которых тоже застигла буря и повредила судно. Тогда они вышли на берег и поставили там избу из запасного лесу, который на случай был захвачен ими на судне. Они было думали даже тогда зимовать на острове в случае крайности, да погода переменилась, и починив судно бедняги благополучно уплыли домой.

– Изба на острове, чай, и теперь цела. Мы можем переждать в ней бурю, а шкуну нашу, коли удастся, подведем ближе к берегу и поставим на якорь.

Выслушав кормщика, все согласились, что лучше перебраться на берег, чем ждать неминуемой смерти на шкуне. И решили отправить на остров прежде всего только четырех человек, которые должны бы разыскать избу, а потом вернуться с известием к товарищам.

Выбрали идти на остров самого Алексея Хилкова, племянника его Ивана и еще двоих мореходов: Шарапова и Веригина.

Тогда наши мореходы молодцы взяли на всякий случай с собой ружье, пуль да пороху на двенадцать зарядов; захватили небольшой котелок, полпуда муки, топор, нож, огниво и, перекрестясь, отправились в путь.

– Смотрите, братцы, не мешкайте на острове, приходите скорее назад; нам того и гляди будет конец тут! – говорили остающиеся.

– Не бойтесь, не будем сидеть попусту, – ответил Хилков, – Бог милостив, продержитесь до нашего прихода благополучно.

Сказав это, кормщик с товарищами направились по скользким льдинам, которыя колыхались у них под ногами.

Не раз им приходилось перескакивать через широкие трещины, или взбираться на большие льдины, громоздившиеся горой одна на другую, при чем дождь немилосердно хлестал в лицо, а холодный северный ветер совершенно сбивал их с ног. Таким образом бедные путники пробились более двух часов и, наконец, добрались до берега. Измученные, промокшие, едва дыша, вскарабкались они на прибрежные скалы, чтобы взглянуть на судно и дать знать товарищам, но шкуна едва-едва виднелась в тумане, и наши путники, отдохнув немного, отправились отыскивать избу.

Остров, на который попал Алексей Хилков с товарищами, лежит недалеко от Шпицбергена. Берег у него крут и обрывист, и возле нет удобного места для стоянки судов; поэтому сюда редко по своей охоте пристают промышленники, отправляющиеся на другие северные острова. Но наши мореходы рады были, что добрались до твердой земли.

Кормщик слышал от китоловов, что изба стоит верстах в двух от берега и, не теряя ни минуты, он отправился с товарищами отыскивать ее. Не мало исходили они, пока увидали наконец, к своей великой радости, небольшое строение, черневшее возле самых крутых скал. Это была желанная изба, аршин девяти в длину и столько же в ширину; покрыта она была дерном на один скат, а посредине его виднелась высокая, укрепленная жердь, на подобие маяка. Перед избой были пристроены из кое-каких досок небольшие сенцы, в одной стене – прорублено два маленьких окна, прикрытых деревянными ставнями.

Путники перекрестились, отворили дверь, припертую деревянною щеколдой, и вошли в избу. Там они увидали печь, в которой еще лежала кучка холодной золы, у стены стояла деревянная скамейка, а в одном углу лежала груда моху и щепов.

Холодом и сыростью пахнуло на промышленников при входе в это нежилое строение, но они тотчас развели огонек, сварили себе похлебку из захваченных припасов и обогрелись, а на дворе за это время стало уже смеркаться. Идти теперь на шкуну уведомлять товарищей, в такую туманную ночь и при такой ужасной переправе, было все равно, что прямо лезть в беду, а потому кормщик и остальные его спутники решились переночевать в избе, а на следующий день, чем свет, идти к товарищам.

На утро они поднялись ранехонько и отправились на шкуну. За ночь непогода утихла, и на дворе было хоть холодновато, но ясно. Вот пришли наши молодцы на берег, глядят, а льду возле острова как не бывало: его разнесло ветром, и море совсем очистилось. Поглядели промышленники и видят: вместе со льдом пропала и шкуна их.

Море расстилалось перед ними синей широкой далью, и на всем пространстве, насколько хватал глаз, не видно ни пятнышка, не только шкуны.

Ахнули тут наши молодцы да и руки опустили.

– Братцы, где же шкуна-то? – спросил Веригин, и сердце в нем упало.

Дело было ясно – судно либо потонуло, либо его занесло куда-нибудь бурей.

Как ошалелые смотрели теперь промышленники вдаль

На море не было видено и следа парусов, – поняли они туту, что остались лишь вчетвером на этом диком острове. Промышленники были народ смелый, привычный к опасностям, не робели они ни перед какой бедой, а тут и у них руки опустились. Дрогнуло сердце у кормщика, как вспомнил он про свою жену и деток, которые остались в Мезени. Шарапов и Веригин молчали как убитые, а Иван Хилков упал на землю и заплакал как малый ребенок.

Целый день просидели наши горемыки на берегу, поджидая, не забелеется ли вдали парус.

Волны между тем, сердито плескались о каменистый берег, чайки с громким криком вились у них над головами, а они все сидели и ждали. Только под вечер бедняки решились пойти в избу, поели там кое-чего и легли спать, а на утро снова поплелись на берег и бродили, как потерянные, не сводя глаз с того места, где оставили судно. Таким образом прошло два дня, на третий же кормщик первым опомнился.

– Вот что, братцы, начал он: – шкуна наша сгинула, значит, нечего и ждать ее; нам же нужно пить и есть да и избу поправить. Помирать – не помирать, а зимовать тут не минуешь. Давайте за дело браться.

Товарищи согласились, что он дело говорит, и как ни тяжко было у них на душе, а понемногу начали работать. Прежде всего они стали поправлять избу. Починили крышу, забили щели около двери и окон, а потом натаскали моху и устроили себе постели. Печка была исправна, да, на беду, топить-то ее было нечем, и промышленники пошли бродить по острову, думая. Что попадется ли им хоть что-нибудь пригодное для топлива. Но на все острове не было ни деревца, ни кустика. Только кое-где зеленела трава да густой кудрявый мох пышным ковром расстилался по равнинам; тот же мох одевал и прибрежные скалы. Зато на берегу промышленникам удалось найти кое-какие обломки разбитых судов, выброшенных волнами.

Попадались им тут и целые деревья, принесенные Бог весть откуда водой. Кормщик с товарищами были радехоньки такой находке и натаскали себе большой запас топлива. Кроме того, бродя по острову, они видели много оленей, которые носились по равнинам, поедая мох, или, закинув на спину свои красивые ветвистые рога, бродили по горам.

– Ну, слава Богу, значит, с голоду не помрем! – подумали бедняки и решили пострелять оленей. Ружье у них было хорошее, а пуль да пороху всего только на двенадцать зарядов, и они берегли их пуще глаза. Поэтому за оленями отправили Ивана Хилкова, который стрелял лучше всех. Он скорехонько убил трех оленей, и промышленники сварили себе мясо на обед, а остальное изрезали узкими длинными кусками и вывесили на крышу для просушки.

На дворе между тем становилось все холодней, сильный северный ветер так свистал и завывал, словно хотел снести избушку. Промышленники, чтобы получше устроить свое жилье, решили обшить стены изнутри досками, набранными на берегу, а весь пол устлать мохом на целую четверть в толщину.

За этим делом прошло несколько недель, и наступил уже октябрь; морозы плотно сковали землю, и дни становились все короче.

Промышленники запасли много мяса, заготовили дров и теперь не боялись умереть с голоду да холоду. Вот сидят они раз за обедом и толкуют о своих делах, вдруг крыша затрещала и задрожала над их головами. Наши молодцы так и обмерли от страха.

– Иван, выглянь-ка, что там такое? – сказал кормщик племяннику.

Иван выглянул было из избы, да тут же и назад вернулся, бледный как смерть.

– Дядя, там ошкуи забрались, – еле вымолвил он.

При этом известии все так и вскочили.

– Беда, братцы, – сказал кормщик, – это они почуяли нашу оленину. А ты, как таскали лес с берега, так одно бревно приставил к стене, вот они взобрались по бревну на крышу. Теперь волей неволей нужно выходить на них, а то они и оленину сожрут да, пожалуй, и крышу разворотят, а повадятся ходить, так и до нас доберутся.

Иван живо зарядил ружье, Федор Веригин схватил топор, а кормщик с Шараповым взяли толстую жердь, и все четверо бросились из избы, защищать свое добро.

На крыше же и в самом деле хозяйничали два медведя, которых на севере зовут в народе ошкуями. Один был старый, рослый зверь, другой – медвежонок в половину настоящего роста. Ворча и сопя, они уплетали теперь мерзлую оленину. Попробует с одной стороны, подойдет с другой, и оба нет-нет да заревут.

Увидав людей, они бросили добычу и зарычали, оскалив страшные зубы, а медвежонок стал было уже спускаться по бревну, чтобы бежать, да промышленники не хотели теперь давать потачки ворам. Иван Хилков с Веригиным, ухватив бревно за нижний конец, отшвырнули его в сторону, причем медведь грохнулся оземь и заревел благим матом. Однако, он тут же встал и, бросившись на Веригина, сшиб его с ног, но Иван Хилков не дал в обиду товарища: он подскочил к зверю, ударил его прикладом ружья по голове так, что ошалевший медведь остановился на минуту, а Веригин поднялся на ноги тем временем и успел хватить медведя топором. Таким образом, товарищи вдвоем одолели зверя, и он растянулся мертвым. Зато кормщику с Шараповым теперь приходилось плохо. Медведица, увидав, что ее детеныша бьют, бросилась с невысокой крыши на землю и так хватила лапой по жерди, которой кормщик ударил ее, что жердь чуть не разлетелась в щепы. После этого медведица с грозным ревом бросилась на своих врагов, ее горячее смрадное дыхание уже обдавало несчастных, как Иван Хилков подоспел на выручку. Сам не помнил он, как прицелился и выстрелил в зверя. Пуля угодила прямо в глаз, и медведица, пошатнувшись от боли, с отчаянным ревом замотала головой. Остальные же промышленники принялись в это время колотить зверя, чем попало, – кто топором, кто поленом. Медведица пыталась было кинуться на них, но Иван успел ей всадить другую пулю в бок, и она тяжело рухнулась на землю. Хоть и первый выстрел, попавший в глаз, был смертелен для зверя, но промышленники все-таки продолжали колотить медведицу и швырять в нее поленьями, пока не удостоверились, наконец, что окончательно добили ее.

Разделавшись благополучно с медведями, наши приятели свободно вздохнули. У Веригина была ушиблена грудь и нога, и товарищи отвели его в избу, а сами стали сдирать шкуры с убитых зверей. Мех на них был густой, мягкий, и бедняки радовались, что из этих шкур можно будет сделать отличные постели; мясо же они розняли на части и вывесили на мороз. С запасною олениной у них теперь было столько мяса, что его должно было хватить на несколько месяцев, да кроме того, с медведей сняли еще много сала, которое тоже припрятали на всякий случай.

• А что, братцы, у нас теперь сала вдоволь, – заговорил кормщик, – как бы это умудриться сделать ночник? Нам и теперь не весело сидеть впотьмах по вечерам, а как наступит зима да солнышко совсем скроется, тогда тут просто помрешь со скуки.
• Я видел, дядя, на берегу глину, – отозвался на это Иван. – Завтра пойду да накопаю ее, благо не очень еще снегом занесло; из глины сделаем плошку для ночника, а светильню скрутим из разсученного каната, – вот и будет у нас ночник.

На утро Иван принес глины, и все сейчас принялись за работу. Однако непривычное дело шло сначала плохо. Плошки выходили все нескладные какие-то и тотчас разваливались. Наконец, одна вышла получше; тут наши приятели высушили ее, налили жиру, вложили светильню и зажгли. Обрадовались бедняки, что у них будет светло в избе, и долго сидели в этот вечер: кто чинил платье, кто поправлял истрепавшуюся обувь, под завыванье расходившейся злой вьюги.

Скоро наступила и зима. С начала ноября солнышко совсем перестало показываться, и днем было также темно, как ночью. Мороз стоял такой жестокий, что дух захватывало, а ветер резал лицо, как ножом. Скучно, тяжело было теперь промышленникам, и они кое-как коротали время за работой. Из дерева сделали лук и стрелы, чтобы летом ходить на оленей, из большого железного крюка, который они нашли в какой-то балке, смастерили молот, а из камня смастерили наковальню и стали ковать железные наконечники для стрел из набранных гвоздей. Потом наделали себе копий с железными наконечниками. Сладили из дерева несколько ловушек и стали их расставлять на песцов да лисиц, которых много водилось на острове. Скоро им удалось поймать несколько зверьков, мясо, конечно, было брошено, а мех промышленники припрятали себе на шубы. Так день шел за днем; наконец, у бедняков совершенно износилась одежда, в которой они пришли на остров, и пришлось выделывать для одежды оленьи шкуры.

Шкуры сначала мочили в снеговой воде до тех пор, пока с них легко счищалась шерсть, а потом их сушили и мяли в руках, поливая оленьим жиром, отчего они делались чрезвычайно мягкими и гибкими. Но те шкуры, что нужны были для шуб, мочили всего одни сутки в воде, а потом тоже мяли и поливали мездру жиром. Из выделанных таким образом шкур промышленники ножом выкроили себе платье и потом сшивали веревками, сделанными из раскрученного каната, а вместо игол протыкали кожу гвоздем. Та и нашили себе они всякой одежды и обуви. Одежда эта, правда, хоть и была нескладна, но зато тепла, что было всего нужнее на острове, где стояли лютые морозы. Нередко Иван Хилков с товарищами по целой недели носа не показывали из избы, да и в избе было так холодно, что вода мерзла. А случалось и так, что пока они ходили ставить ловушки на зверей, их избу  до такой степени заносили снегом, что виднелся только одни шест на крыше, и тогда по неволе приходилось откапывать свое убогое жилище, чтобы попасть в него.

Раз вечером вышли наши приятели из избы и видят, что все небо загорелось красным светом. На севере показался сначала точно золотой венец, а от него шли в разные стороны разноцветные столбы. Столбы эти то сходились, то расходились между собою, то меркли, то разгорались ярче, и все небо вспыхивало от них, как от зарева.

А под этим сиянием как огнем разгорались и равнины, покрытые снегом, сверкали льды яркими искрами и, как на ладони, виднелись дальние скалы.

Промышленникам нередко приходилось и дома видеть такое сияние, или «сполох» как его называют на севере. Но теперь, на этом пустынном острове, где не было ни одной живой души, кроме них, им стало как-то чудно и жутко, и мужички долго стояли и смотрели, как синие то вспыхивало, то меркло.

Такие «сполохи» часто повторялись потом в ясную погоду, и промышленники радехоньки были, что хоть часа два, да было светло. Пользуясь этим временем, они ходили стрелять оленей и ставить ловушки на песцов.

День за день, так прошло почти три месяца. Январь был уже на исходе, когда стало немного посветлее днем, а через неделю показалось, наконец, и солнышко. Прорезалось оно, словно золотая полоса на краю неба, посветило немного и скрылось, а промышленники себя не помнили от радости. Усердно крестились они и благодарили Бога, что кончилась эта долгая безрассветная ночь.

С каждым днем солнце светило все дольше и дольше, и житье на острове стало полегче беднякам: они стали чаще выходить из дому и больше приносить добычи.

Пришла и весна, потянуло весной. Снег начал таять, и с гор потекли шумные ручьи. Прилетели первые чайки с их бесконечным криком, а за ними показались вереницами лебеди, гуси, гагары. Берег словно ожил теперь, везде раздавался птичий крик и гомон. По склонам гор зазеленела травка, а кудрявый мох раскинулся еще пышней.

Промышленники вздохнули теперь полною грудью, словно они вышли из глубокой могилы. Они начали выходить теперь на берег, где местами лед разнесло, и где он только пооттаял, стали ловить рыбу и стрелять из лука птиц. Но добыча не радовала их. Остров казался им постылою тюрьмой, и бродя по берегу, они неустанно смотрели вдаль, не забелеется ли парус, не покажется ли, какое судно. Но время шло своим чередом. Прошла весна, наступило лето, а ни одно судно не показывалось вблизи острова.

– Вот, что я придумал, братцы, – сказал раз кормщик. – К нашему берегу ведь никогда не пристают суда, значит, нет нам и надежды выбраться отсюда, а по другую сторону острова лежит путь на Грумант. На Грумант же каждый год приплывают промышленники бить тюленей. Давайте-ка переберемся на ту сторону острова. Оттуда мы увидим плывущие суда, можем подать им знак, и Бог милостив, какое-нибудь судно захватит нас домой. Идти только сухим путем через весь остров нельзя, потому что нам не перебраться через горы, а мы сделаем себе лодку да и объедем вдоль берега. Услыхав это, остальные промышленники весьма обрадовались, что кормщик так хорошо придумал, и на другой же день все принялись за дело. Они собирали по берегу бревна и доски, отыскивали обрывки парусов и канатов, выброшенных морем, а потом стали рубить остов лодки.

Беда теперь была лишь в том, что всех инструментов-то у них оказалось лишь нож да топор, и дело шло поневоле очень тихо, а между тем подошла осень, снова начались холода, нужно было оставить работу и запасать на зиму дров да провизии. И пока промышленники ловили рыбу, стреляли птиц и оленей, незаметно настала настоящая зима, а с ней и безрассветная ночь. Эту зиму нашим приятелям коротать было легче. У них было больше и провизии и мехов, а главное, они надеялись теперь уплыть с острова. Сядут бедняки вокруг своего ночника работать что-нибудь, а сами все толкуют, как весной докончат лодку, как переберутся на другую сторону острова, и на душе у них как будто полегче от этих разговоров. Пришла, наконец, и желанная весна. Снова стаял снег и прилетели птицы, и промышленники усерднее прежнего принялись за работу.

Работали они с утра до ночи, и к концу июля лодка была готова. Правда, она была не слишком-то ладна, но лучше сделать было и не чем и не из чего, а кормщик решил, что плыть в ней можно, и сейчас же спустил ее с помощью товарищей на воду, чтобы посмотреть, всем ли она исправна и не нужно ли в ней еще чего сделать.

У берега на несколько сажен в ширину держался еще лед, или прибой, как его называют не севере, и за этою полосой виднелась уже вода. Поэтому нашим мореходам пришлось лодку тащить на себе по льду, но эта работа показалась им шуткой. Они весело дотащили лодку до полыньи, спустили ее в воду и решили немного проплыть на первый раз близ берега. Взяли они с собой на всякий случай заряженное ружье, захватили топор, и благословясь, взялись за весла. Плыть было нелегко. Навстречу им то и дело неслись льдины, которые гнало ветром к острову, и на беду еще в лодке скоро показалась течь, потому что лодка была плохо проконопачена. Вода быстро просачивалась, лодку стало заливать, и двое из промышленников принялись отливать воду, а двое грести, стараясь править как можно ближе к острову, между тем как льдины все сильнее напирали и теснили их со всех сторон. Вдруг они видят, что огромная льдина несется прямо на них; вгляделись хорошенько, а на льдине стоит большущий белый медведь.

Широко расставив лапы и подняв вверх острую морду, он время от времени нюхал воздух и громко рычал, словно сердясь и жалуясь на что-то, а густая, изжелта-белая шерсть так и ходила у него на спине. Льдину по всем вероятиям, оторвало где-нибудь волнами от берега, и Мишка проплыл на ней Бог знает, сколько десятков верст.

При виде такой неожиданной встречи у наших мореходов от страха и весла чуть не вывалились из рук. Свернуть не успеешь да и некуда, а льдина подплывает все ближе и ближе. Вот она всего саженях в двух от них, и ясно видно, как медведь стоит, разинув пасть, на самом краю, словно хочет прыгнуть в лодку.

Тут Иван Хилков себя не помня схватился за ружье и выпалил прямо в морду медведю; зверь заревел и в ту же минуту у промышленников все завертелось перед глазами. Льдина с разлету ударилась в лодку, раздался треск, лодку перевернуло, и наши бедняки очутились в воде. К счастью, они все были хорошие пловцы, и потому скоро вынырнули. Осмотревшись, они увидели, что льдина опрокинувшая их, неслась дальше, медведь должно быть пошел ко дну, а от лодки плавали лишь только разбитые доски да планки.

Держась кое-как за эти обломки, несчастные мореходы прибились поближе к острову и, карабкаясь по льду, выбрались на берег да тут же и повалились, полумертвые от страха и усталости.

Отдохнув немного и придя в себя, бедняки поплелись, повеся голову, назад, в свою избу. Горько иим было, что их лодку, над которой они трудились больше года, разбило льдом. Но не трудов своих им было жаль, а того, что вместе с лодкой пропала и последняя надежда уплыть домой. Делать другую лодку теперь было не из чего, да и нечем, потому что последний топор их пошел ко дну, а вместе с ним потонуло и ружье, которое они берегли пуще глаза.

Так кончилась первая попытка бедных промышленников перебраться на другую сторону острова, а тут нагрянула и новая беда. Веригин, который прихварывал и прежде, заболел цынгой, от которой на севере умирает немало промышленников. У бедняги опухли теперь колена, шла кровь горлом, зубы расшатались и выпали, а во всем теле чувствовалась такая слабость, что он скоро слег и не вставал более. Он очень хорошо знал, что его конец уже недалек, и тосковал, что ему не придется больше видеть родины.

Товарищи ухаживали за ним, как за родным братом, делали все, что могли, чтобы облегчить его страдания, но больной слабел с каждым днем и в конце октября скончался.

Молча смотрели промышленники на своего мертвого товарища, и каждый из них думал про себя:

– А что если все остальные так же перемрут, и мне одному придется мыкать горе на этом диком острове?

Дело было под вечер, и нужно было похоронить покойника. Тогда промышленники завернули тело покойного Веригина в оленью шкуру, отпели, какие знали молитвы и вынесли его из избы.

Копать могилу было нельзя, потому что мороз страшно сковал землю, и везде были глубокие сугробы. Вот кормщики и предложил схоронить покойника пока в снегу, а весной, когда оттает земля, вырыть ему настоящую могилу. Опустив Веригина в могилу и засыпав ее снегом, осиротелые промышленники долго стояли над ней, а когда вернулись домой, то их душная, закоптелая изба показалась им еще мрачнее и теснее. Долго тосковали бедняки по умершем товарище; медленно тянулись теперь для них скучные дни и долгие ночи, а тут со всех сторон поспевала работа: то нужно поправить избу, то запасти провизии. Так шли неделя за неделей, месяц за месяцем, и протекло целых шесть лет с того времени, как кормщик с товарищами попал на этот остров. Постарел бравый кормщик, спина у него согнулась, борода побелела, хоть ему не было еще и пятидесяти лет; нелегко жилось и остальным. Попасть домой они уже не надеялись, а думали кончить свой век на острове. Как вдруг нежданно-негаданно Господь послал им избавление.

Пошел однажды летом  Иван Хилков в горы оленей стрелять из лука, долго бродил он да ничего не попалось, вот он и присел отдохнуть на скалу. Сидит себе и сморить вниз, а вокруг видны крутые скалы, покрытые мохом, дальше берег, а еще дальше внизу, синее море. Ходят в море сердитые волны, плещутся они о скалистый берег, а белая пена так и рассыпается по прибрежному песку. Слушает Иван, как шумит море, а у самого от тоски душа рвется. Вспомнилась тут ему старуха мать, со слезами провожавшая его из дому, вспомнился отец их и старый дом в деревушке, за Мезенью; вспомнилось, как он сам, бывало, бравый молодец, отправился с товарищами на промысел и громче всех певал удалые песни. Все припомнил он и чем дольше думал, тем тошнее ему становилось – так бы вот взял и полетел в родную сторонку. Вдруг ему показалось, что на море виднеется что-то белое. Не то мелькнул парус, не то белокрылая чайка. Взглянул он еще – ан и вправду парус белеет. У парня тут сердце замерло, руки-ноги похолодели. Впился он глазами в белое пятно, а  сам чуть дышит. А парус мелькает все яснее и яснее, вот уже виднеются мачты и реи. Тут только опомнился Иван и бросился к товарищам. Сам не свой спустился он с гор и добежал до избы, где кормщик с Шараповым сидели за работой. Отворил Иван дверь и только мог промолвить:

– Братцы! – парус, парус на море!

Кормщик с Шараповым бросили работу, вскочили, и все побежали на берег.

Прибежали, что есть духу, видят: плывет судно на полных парусах. Судно русское, должно быть, китоловное, да вот беда: заплывет ли он к острову? Что, как пройдет стороной.

– Вот что, ребята, – сказал кормщик: – нужно знак подать; давай скорей костер разводить. Тащите сюда дров, тащите моху!

Тут промышленники живо принялись за дело, притащили, что следует, развели костер, стали подбрасывать в него мох, и густой черный дом столбом поднялся над берегом. Потом кормщик повесил оленью шкуру на высоком шесте, чтобы она развевалась, как флаг, и чтобы на судне догадались, что на острове люди живут.

Сидят промышленники час на берегу, сидят другой, все подкладывают в костер дров да моху, а сами глаз не спускают с судна, и сердце у них замирает, что, пожалуй, все хлопоты пропадут даром, что сигналы их останутся незамеченными.

Но вот судно, Слава Богу, повернуло на остров. На палубе видны люди, они что-то машут руками: видно, заметили дым на берегу. Чу! С кормы грянул ружейный выстрел – это дают знать нашим молодцам. Промышленник так и замерли на месте; хотели было крикнуть в ответ, да голоса не хватило!

А судно плывет все ближе да ближе, и теперь уже ясно стало, что это китоловная шкуна. Вот со шкуны спустили лодку. Четыре гребца взялись за весла, и лодка, как птица, понеслась по волнам.

Через полчаса лодка причалила к берегу, матросы вышли, и начались тут распросы.

Прибывшие сказывали, что они из Архангельска, ездили на китовый промысел и уже возвращались домой, да их занесло к острову противным ветром.

Рассказали, в свою очередь и наши горемыки, как они попали на остров, как бедствовали шесть лет тут, и просили захватить их в Архангельск. 

Как во сне видели все это наши промышленники, и приехавшие, после уже не те что отправились на шкуну. Наконец, часа через два на берег вышел и сам хозяин шкуны. Он охотно взялся перевезти в Архангельск кормщика с товарищами и решился остаться до утра со шкуной близ острова.

На другой день промышленники ранехонько собрали свое имущество, которого теперь было уже не мало. За шесть лет они добыли одних песцовых шкур до 250 штук. Кроме того, у них было много оленьих шкур, медвежьих и до 50 пудов оленьего жиру. Все это они переправили на судно; взяли свои копья и луки и, помолившись Богу на могилке Веригина, отплыли с острова, где им пришлось так много бедствовать.

А днем опустили лодку. Она подходила уже к Архангельску. Тут наши приятели перекрестились и заплакали от радости, увидав архангельские церкви и колокольни. Им до сих пор не верилось, что они снова вернулись к живым людям, и только теперь бедняги немного успокоились.

Здесь первым делом кормщика было разузнать о жене и детях, которые, по счастью, были живы и находились тоже в Архангельске. Иван Хилков и Шарапов также разыскали своих родных. Потом промышленники продали привезенные меха и олений жир, а вырученные деньги разделили поровну.

Теперь наши молодцы могли жить безбедно, но только сами-то были уже не те что прежде. Правда, что, несмотря на горе, на холод и различные лишения, какие им приходилось терпеть целые шесть лет, они все были здоровы и жили еще долго, но зато совершенно изменились характером.

Удалой Иван Хилков давно забыл свои песни и шутки. Кормщик и Шарапов, отвыкнув от людей, стали молчаливы, мало с кем сходились и всю свою остальную жизнь не могли забыть, что им пришлось перенести на острове.

КОНЕЦ