Дмитрий Ретих

Груманланы

 

Старина, ну или быванье в двух, прости Господи, актах

Действующие лица:

Еремей, 24 года, кептен. Деловой парень, красавец и богатырь. Решительный, но простоватый, легковесный то есть, не очень умный то бишь – но это возраст его такой. Всё приходит с опытом.

Алексей Инков, 43, кормчий, рулевой то есть на корабле. Мягкий и уступчивый, терпеливый и опытный. Заботливый и внимательный отец.

Хрисанф Инков, 22, совсем ещё ребенок. Смелый малый, но не умелый малый.

Степан Шарапов, 47, суровый и мудрый помор. Себя не жалеет и других не жалеет. Рискует и геройствует, но не на пустом месте всё ж таки.

Фёдор Веригин, 45, хитрый и своенравный помор.

Бабка-Баюнок, лет триста-четыреста, а может и того больше.

Ошкуй-медведь и прочие дикие звери.

 

 

Акт 1.

 

Сцена 1.

 

На берегу Белого моря поморы заняты всякими важными делами. Кто сеть латает, кто топор зазубривает, кто бочки проверяет на целостность, а кто бороду себе ровняет, глядя на товарища своего, как в зеркало – ай, всё равно кривовато вышло. В общем, никто без дела не сидит, не принято у поморов сидеть без дела.

 

Женщин, кстати сказать, на том берегу нет. Женщины тоже заняты важными делами, но чуть подальше от берега – не видать их. Но они тоже заняты, поверьте. (Женщин надо беречь от сурового морского ветра).

 

А, нет. Есть одна женщина, которая ходит по берегу и мешает поморам. Ну, ей-то дозволено, с неё взятки гладки. Это Бабка-баюнок, у неё рот перестал затыкаться в один момент жизни. Как начала брехать и сказки рассказывать, так продолжает без умолку. Талант у неё такой случился, после того, как она ударилась головой в бане. Многие поморы ударялись головой в бане, но не у всех притом случался талант к рассказам. У Бабки той видимо был заведомый потенциал.

 

Вот и ходит, значит, Бабка-баюнок по берегу туда-сюда и везде суёт свой болтливый нос. А поморы поют себе для ритму и радости.

 

Поморы.

(Ва-Та-Га “Поморская” с 0.29 примерно до 1.05)

Бочка, бочка,

Два мешочка.

В одном соль,

В другом мозоль.

В короб корнеплоды,

Да у моря ждать погоды…

Сети, гарпуны…

Дома дети – у жены…

Непочатый край…

Лодку собирай…

  

А Бабка-баюнок суёт свой нос.

 

Еремей. Ты, землянА старуха, не ходи тута, не мешай нам. Зашибём!

Бабка-баюнок. Да ты, милок, смотри сам не зашибись! Ща как начну сказ. Чую прям потребность подступает к горлу.

 

Алексей треплет волосы младшего сына, которого он не возьмёт пока в море.

 

Алексей. Смотри, сын, сейчас начнётся. Земляна бабка сейчас расскажет чего-то.

Бабка-баюнок. Расскажу, расскажу, малой помор. Эх, поморы, поморы… А кто таки поморы-то? Кто таки, кто таки? Да то люди морски – вот, кто таки. Кто до моря дошёл, тот сразу помор. И не важно, какой он был до того. Белый, черный ли, красный, али зелёный – неважно то. До моря добрался – считай теперь одного цвета и звания, одним словом – помор. Морем живёт помор, морем кормится, морем любуется, а иной помор и того – в море помирает помор. Дело-то непростое у поморов, рыбное дело – зыбкое. Белое море раньше Студёным звали. Потому как оно студёное и зимой и что само обидно – летом. А взвОдни – это сильные волны то есть – в Студёном море безобразничают, жуть каку наводят. А ещё, когда вздохнуло море – это приливы, или когда крОтка вода – это отливы. Тоже не шутка. У моря вообще туговато с юмором. Море само будто бы говорит: да куда ж ты полез, родной-окаянный, чего тебе в том море, от берега до берега – одно только горе. Кто в море не ходил, тот Бога не маливал. Вот такое себе счастье поморы нашли, хотели свободы от всякой власти и до Студёного моря дошли. А дальше и некуда им, уткнулися лбами. Да брешут же, всегда есть куда дальше – земля-то клубком катится. Вот тебе и пара-дОсок, или как там…

Хрисанф. Парадокс.

Бабка-баюнок. Ты чертовски прав, Хрисанфс, но не мешай мне лучше, поиграй вон с собакой… Такой вот парадокс. И клубок нашего сказа тоже ужо покатился. Всё было на самом деле, вот те крест на том клятом острове, о котором скажу потом. Мало кто верит, думают сказка то, а не сказ. Потому как герои у нас как в сказке, приключения тоже сказочны, и волшебное спасение тоже найдется. А ведь и в сам деле было это, вот те ещё один крест. Так чего, погнали по морям, по волнам, нынче здесь – завтра еще где-то там. Тако быванье случилось аж триста лет тому прошло. В Мезени на промысел начали пОкрут обряжать, это значит набирать команду. Кептен Еремей двадцати четырёх лет от роду, молодой да борзый.

Еремей. Это я умею…

Бабка-баюнок. Цыц, слова не давала ишо тебе. Собират Еремей, значит, команду в дальнее плаванье. Храбрых груманланов обряжать, лучших в своём роде. Кто таки груманланы? Так это те же поморы, только ходят они на Брумант.

Степан. Грумант.

Бабка-баюнок. Сам ты… А Грумант – это нынче Шпицберген так зовётся. Место опасное и суровое, где дичи всякой шибко уж много. Собрал, значит, кептен Еремей команду для такого непростого дела, и начались проводы.

Алексей. Слушай, сын, слушай. Много Бабка-баюнок пожила и много знает. За старшего здесь остаёшься.

Бабка-баюнок. Ох, не воротятся, не воротятся!

Алексей. А вот это не слушай, сын.

Бабка-баюнок. Ох, потонут, помрут, не вернутся!

Алексей. Уши закрой, сын. Запричитала земляна старуха. Ну, чего ревешь-то, баб?

Бабка-баюнок. На кого же вы нас покинули?

Фёдор. Да вернемся-вернемся, бабань.

Бабка-баюнок. Да я и не сомневаюсь. Так только – изображаю… Отправилось, значит, судно на дальний промысел. Туда, куда просто так поморы не ходят. Вот именно что ходят. Не плыли поморы, это рыба пущай плывёт. А морской человек по морю ходит взад и вперёд, взад и вперёд, взад и вперёд.

Степан. Постой, бабка! А что-за судно-то было?

Бабка-баюнок. А кака разница тебе? Плывёт и плывёт себе взад и вперёд. Все ж так лодки плывут, если на дно не идут.

Степан. Ну ты даешь, баюнок. Для помора-мезенца, знашь, кака разница больша.

Бабка-баюнок. Ну поведай, умник.

 

Поморы азартно поют о том, какие корабли у них бывают. Как футбол обсуждают – так им это нравится дело.

 

Поморы.

(Ва-Та-Га “Поморская” с 3.29 примерно до 4.20)

КарбасЫ да шняки,

Соймы да кочмары,

Дощаники да кочи.

кУтеры да лОдьи,

гАльоты да ёлы,

рАньшины да шкуны,

Барки, шнявы, бриги –

Эту в мелководье,

Эта терпит взводни

Размером в три сосны.

Большегрузна эта,

А та для буйно-ветра,

А ту только с весны.

Много разных лодок

Для всякого похода,

Для всякой, знать, погоды,

И для морской природы.

Красивы и резны.

 

Бабка-баюнок. Ну и что? Лодки они и есть лодки. Зря только драли свои глотки. Распогодилось вона, садитесь уже в свою лодью и в путь.

 

Поморы собираются в поход.

 

 

Сцена 2.

 

Плывёт лодья по морю. Бабка-баюнок, конечно, не с моряками – зачем старуха на корабле, но морально и какой-никакой душой она вместе с поморами.

 

Бабка-баюнок. В море туманы, а в русской земле обманы. Вышли скоро наши груманланы из гАндвига в гОломень. Из Белого моря то бишь в океян бескрайний.

Фёдор. Сколько ужо дней идём, кептен?

Еремей. Сколько? А сколько дней идём, Алексей?

Алексей. Эх, кептен, кептен, девятый день идём.

Еремей. Девятый день, Фёдор.

Фёдор. Ну и долго же, фу ты, пропасть!

Степан. Еремей, а, Еремей. Вишь чего творится?

Еремей. Чего?

Степан. Да ты не на небо смотри, а на воду! Лёд пошёл.

Еремей. Ну, пошёл и пошёл. Что с того? В первый раз что ли лёд пошёл?

Степан. А то, что рано он нынче пошёл. Разумеешь? Далеко не зайдём с таким-то льдом.

Фёдор. Да не стращай ты его, Степан! Сколько зайдём – столько зайдём. Наше от нас не убежит. А по таким льдам и не уплывёт.

Бабка-баюнок. А стращай не стращай, у Студёного моря свои поправки. У Хруманта лёд…

Хрисанф. Груманта.

Бабка-баюнок. Да ну тебя!.. У Груманта, говорю, лёд пошёл шибкой. Да такой шибкой, что лодью сковало цепко как цепью. Ни вперёд, ни взад не можно, а на месте стоять и того сложно. Уж и крЕпки объятья ледовые, не сахарны и не медовые.

Алексей. Ну что, кептен, чего гадать будем? Встряли по самый форватер.

Еремей. Не знаю. Всем надо собраться и порешить.

Фёдор. Последнее слово всё ж за тобой, Еремей. Кто у нас тут за главного, кептен?

Степан. Не напирай, Федя. Сейчас обдумаем.

 

Собираются поморы вместе и начинают обсуждать, чего им делать.

 

Бабка-баюнок. Глянь каки серьёзные дяди, решают сидят. Ну пущай решают. А я пока поведаю, как на самом деле было. Потому как не лёд всему виной, это только так – для отвода глаз. А на самом-то деле зацепилась промысловая лодья брюхом за горб морского чуда-юда. Размером с иного кита, а может даже с подводную лодку типа дизель-стирлинг-электрического многокорпусного стратегического подводного крейсера, ну вы такие знаете. (Поморы прислушиваются к словам Бабки: «Чего она несёт такое?»). Короче, чудо-юдо. С усами такими, торчащими в разные стороны, как антернны. А внизу у него две кривых ножки с копытами, которыми это чудо-юдо по дну ходит, потому, как плавать толком не умеет – тонет. Соскоблиться бы как-то с такого чуда-юда, а то неизвестно, куда оно потопает. Может к тёплым островам с гамаками и хруктовыми коктейлями, где слишком комхортно будет груманланам. А в комхорт им неохота совсем, ну умеют они, когда слишком комхортно.

Еремей. Да умеем…

Бабка-баюнок. Цыц!.. Взяли поморы тогда гарпуны и топоры и давай отбиваться от чуда-юда. Хрясь по спине, а из раны как пошёл…

Алексей. Кто пошёл?

Бабка-баюнок. Липовый мёд!

Фёдор. Ну всё, старушка, хватит липовый мёд свой выдумывать, мы тут почти уж нашли решение.

Бабка-баюнок. Вот тебе надо бы хрясь по спине! На самом интересном месте оборвал меня. Ладно, потом доскажу… Сидят, значит, они обсуждаются. А в то время младшой Инков, почувствовав свою некомпетентность в данном вопросе, полез на верхушку мачты. Сел и начал выглядывать по сторонам. Смотрел, смотрел по сторонам и как возопит (вопит) «Остров!»

 

Поморы вздрагивают.

 

Фёдор. Баб, ну-ну ты-ты-ты чего?

Бабка-баюнок. А чаво, если так и было? Возопил Хрисанф противно как чайка дурная. В нескольких верстах от лодьи, за ропАками, за льдами, значит, завидал он невысокий остров грумантский.

Степан. Если остров промысловый, то и зимовье там должно быть. Изба какая-никакая. Надо сходить, осмотреть.

Алексей. Что скажешь, кептен?

Еремей. Скажу, что надо сходить, осмотреть.

Степан. Ну ты даёшь, кептен. Слово в слово повторил. Запомнил же ещё.

Фёдор. Кто пойдёт?

Степан. Я пойду.

Алексей. И я пойду.

Фёдор. Рулевому бы остаться на лодье. Я пойду.

Алексей. Лодья – что не живая. Зачем тут рулевой? Пойду я с вами.

Хрисанф. И я пойду.

Алексей. Сиди тут, сын.

Хрисанф. Нет, я с тобой.

Фёдор. Ишь, бойкий какой. Всё? Четверо есть – достаточно.

Бабка-баюнок. Так и решили, что пойдут вчетвером.

Еремей. Впятером. Я тоже пойду.

Степан. Ну тебе-то куда, кептен? Сиди с командой, жди. Мы скоро вернёмся.

Еремей. Вы же тоже команда. Как скажу, так и будет. Собираемся, мезенцы.

Бабка-баюнок. Взяли они с собой немного чего. Да так по мелочи. Ружьишко да дюжину патронов, нож да топор, огниво и муки фунтов двадцать. Ненадолго же, не больше суток им пропадать. Собрались, да на лёд молодой ступили…

 

 

Сцена 3.

 

Идут пятеро поморов по тонкому льду с опаской и песни поют.

 

Поморы.

(Varevo “Краспива” с 4.24 примерно до конца)

И это шибко хрупкий лёд.

Смотри, как он трещит и ползёт.

С оглядкой ты иди по нему,

Чтоб скоро не пойти ко дну.

Студёного моря клыки

Остры и таки велики.

Ошибку они не простят,

Прикусят и живо съедят.

Живо съедят!

 

Алексей. Сын, ты по следу моему иди. Не отступай лишка в сторону. Вишь как пляшет лёд, да расселины кругом – не видать их.

Хрисанф. Знаю я, отец, знаю.

Фёдор. Шибко знающий, шибко уверенный. Пешком по морю топать, всё ж не на лодке ходить. Уверенность только на земле дело полезное.

Алексей. Ой, да сам-то не умничай, Фёдор. Сколько за жизнь шишок-то набил. Сосчитаешь?

Бабка-баюнок. А покамест Фёдор считает свои шишки, расскажу вам кое-чего. А слыхал ли в веке осьмнадцатом, когда и случилось наше быванье, слыхивал ли поморский народ о народе мороженом? Мороженый – это не в вафельном стаканчике и не на палочке. Мороженый народец жил в снегах пущих, веками не тающих. Привыкал, конечно, а как привык, так и зажил обычной жизнью. Ходил тот народец в лёгком тряпье в морозец и по снегу босой. И вроде бы даже как будто довольно улыбался. Ну или как это называется, когда рожу от мороза перекашивает? А на носах у тех людей росли сосули. Так они возраст и считали. У кого сосуля в пол ударяется, тот и старший. А иной старик опирался на сосулю как на палочку. Сбивать же сосули с носа, как например, поморы привыкли, было у них строго настрого запрещено…

 

Хрисанф плюхается в воду.

 

Хрисанф. Ух, свежо, йошкин корень!

 

Алексей вытаскивает сына из расщелины.

 

Алексей. Говорил же тебе! А ты!   

Бабка-баюнок. Тьфу, не дают дорассказать! Сами всё видели – промочил младшой Инков свои ноги в ледяной воде.

Степан. Пошли скорей избу искать и греться.

Бабка-баюнок. А как скорей по скользкому льду идти? Вот только так – кубарем, ползком, вприсядку да кувырком. Так и шли они, пока не ступили на землю сухую.

Степан. Бывал я на Груманте, но этого острова, хошь убей, не помню.

Бабка-баюнок. Да все острова брумантски на одно лицо – чего там запоминать и вспоминать-то?

Еремей. Пошли! Времени мало.

Бабка-баюнок. Ходят, выискивают избу хошь какую. Кривую, косую неприглядную – любую. Расходиться им врозь нельзя никак. Потеряют друг дружку. А как искать? Вроде остров, не потеряешься. Но скалы, да дикий зверь, да снежные ямы – всё в опаску. Много часов ходили, изрезали весь островок, вдоль и поперёк, да наискосок. На хрумантских островах мало чего найдешь. Камень, ветку да мёрзлую вошь. Да нет там того, что ты хошь.

Степан. Тише тебе, старушка. Должна же тут быть кака-никака избушка.

Бабка-баюнок. Должна да нету. Повесили свои носы и кудри поморы и вернулися на берег моря. Глядь! А там…

 

Поморы с тоской смотрят в даль морскую.  

 

Поморы.

( Вездеход – “М82” с 2.14 до конца)

А там, где корабль стоял на приколе,

Теперь пустота, ледяное поле.

Не мог он уйти и льды растесать?

Но мог утонуть за три с половиной часа.

Погибли и мы б, оставшись на лодье.

Кормили бы рыб, глотали солёные взводни.

 

Бабка-баюнок. Стояли так они, разинув свои рты. Ну пущай постоят, попринимают свою солёную участь. Так что там сталось с их кораблём? Думают, что на дно он ушёл. Может быть, да, а может быть, нет. Но для меня совершенно очевидно, что это чудо-юдо перевернуло лодью и проглотило её целиком. Моряки там, конечно, не растерялись. Мезенцы – есть мезенцы. Со временем город построили в брюхе. Засеяли там же поля зерном, что было с собой. Наладили рыбную ловлю и торговлю с другими проглоченными: англичанами и шведами. Стадион, конечно, сделали, чтобы не скучать и даже женщин себе слепили из хлебного мякиша. Потом ясно дело пожалели, что женщин слепили, но это совсем другой сказ… Гляньте, как страдают бедолаги.

 

А бедолаги стоят и действительно страдают. Что им осталось?

 

Бабка-баюнок. Что делать при таком раскладе – такой тяжелой круче сызмальства не учат. Погрустили мезенцы, глядя на море, и пошли обживать остров.

 

 

Сцена 3.

 

Поморы шагают по острову.

 

Фёдор. Эй, братцы!

Алексей. Что такое?

Фёдор. Дом! Ей-богу, дом!

Хрисанф. Точно изба!

Степан. Быть не может!

Бабка-баюнок. С первого-то прохода не заметили они избушку. В низинке, да снегом завалена. По такой метели не видать её было… Ага, чёрта лысого. Если честно, то не было там никакого дома. Возник он из ниоткуда и на ровном месте. А так, если рассуждать логически, то упал он с облака. По нелепости там он оказался, когда один помор с Онеги решил похвастаться и зацепил рыболовный крюк за облако. Смотрите, мол, люди добрые, у меня теперь своё облако на случай засухи и просто так – потехи ради. Облако, не долго думая, набралось воды, стало больше, сильней и выдернуло дом вместе с корнем. Дом облачко утащило с собой, а помор остался без облака и без крыши. Вот он этот дом и есть – отцепился от облака – рыболовный крюк заржавел и треснул.

Фёдор. Будем звать тебя – брехунья!

Бабка-баюнок. Не угрожай мне тут! Дом лучше от снега счищай.

 

Поморы освобождают дом от снега и проникают внутрь.   

 

Еремей. А где ж труба-то?

Фёдор. Эх, тёмный ты человек, кептен. Зачем тут труба тебе на Груманте? Снег собирать?

Еремей. И то верно. Разводи огонь.

 

Степан достаёт огниво, разжигает огонь в печи.  

 

Фёдор. А ну ближе садись, Хрисанф, грей ноги.

 

Поморы садятся у печи, греются.

 

Бабка-баюнок. Кептен, а, кептен. А ну расскажи, кто ты таков и как ты очутился тут?

Еремей. Пора уже? Ну, ладно, если надо, то расскажу.

 

Еремей встаёт, чтобы красиво и громогласно поведать о себе.

 

Еремей. Значится так… (Закашливается, садится). Дымно там наверху, я лучше пониже буду.

Степан. Побудь пониже, со всеми, кептен.

Еремей. Ну так вот. Еремей Яков Окладников меня зовут. Мезенский я. Самый видный жених я на Мезени. (Мезенцы тихо хихикают). А чего? Так оно и есть. Руки на месте, голова на месте, косая сажень в плечах. В Мезени у меня невеста – Агафья. Самая видная невеста в Мезени. (Мезенцы кивают – так оно и есть). Ну как моя невеста? Не совсем пока что. Сватался я к ней… Трижды. (Мезенцы хихикают). Но отец у Агафьи – человек деловой, зажиточный. Его просто так не проймёшь. И не объяснишь ему, что меж нами любовь крепкая стоит. Надоело мне прятаться и ждать отцовской милости. Решил я промысел организовать, чтобы убедить отца Агафьи, мол, я человек деловой и храбрый. Агафья отговаривала меня, конечно. Не хотела отпускать, страшно ей было за меня. А что тут поделаешь? По-другому никак. Увидел, значит, отец её, чем я занят, и говорит: вернёшься – свадьбу устроим. Убедил я его в своих серьёзных намерениях… Вернуться мне надо, понимаете, братцы. Невеста меня ждёт. Слышите? Нельзя мне тут надолго.

Степан. Если любит – подождёт.

Еремей. Сколько?

Степан. Сколько надо, столько и будет ждать.

Бабка-баюнок (причитает). Ой, не дождётся зазнобушка, не дождётся!

Еремей. Да ну вас всех! Я же вам русским языком объясняю, а вы…

Фёдор. А чего ты хочешь от нас, кептен? Делаем, что можем. А крыльев у нас нету вроде.

Бабка-баюнок. А вот это неправда! Расскажу я вам, как груманланы крылья делали на том острове, чтобы на родину живыми вернуться. Как перелётные гуси-лебеди.

Алексей. Не было такого.

Бабка-баюнок. Сама, знашь, решу, чего было, а чего не было. Сами уже ничего не помните, а на бабку бочку катите. Вот и цыц тады! Из разного материала мезенцы старались изготовить крылья. Из перьев птиц перелётных – это так очевидно, что скучно даже, это они первым делом попробовали. Не летят перьевые крылья. Потом, конечно, попробовали кожу оленя. Это получше было решенье. Кружили наши мезенцы стайкой вокруг острова, кружили, да не смогли улететь. Тяжеловаты крылья. И вот додумались, наконец, сделали крылья из наста, из снежной корки. Смазали жиром, чтобы крылья стали гибкими и прочными. Нацепили они на себя снежные крылья и улетели домой.

Еремей. Всё, бабуль?

Бабка-баюнок. Да.

Еремей. Спасибо за совет, бабуль. Обязательно попробуем.

Бабка-баюнок. Всегда пожалуйста.

Степан. Хорош лясы точить. Согрелись? Теперь надобно на охоту сходить и дров поискать.

 

Поморы выходят из избы.

 

Бабка-баюнок. Разделились, значит, поморы на две команды. Те, что постарше пошли зверя ловить, а молодых отправили лесину на берегу искать. Деревьев на Труманте нету…

Хрисанф. Грумант, йок макарёк!

Бабка-баюнок. А ты бы лучше помолчал, человек с непроизносимым именем – Хрисанф!.. Нет на Груманте леса, не растёт он в таких условиях. Зато зверья на острове хоть завались!

 

Старшие поморы (крадутся и выглядывают зверя).

 

(Maksa-Makc – “Рождение” примерно с 4.15 до примерно 5.15)
Несколько патронов и всего один топор.

Ты только не прощёлкай оленя, помор,

Громко щёлкая затвор.

Не трать слишком пули,

И бей наверняка,

Не целься огульно.

Пусть не дрогнет рука.

 

Младшие поморы

Древо жизни собирай

Что важнее, что важней,

Доски ты не прозевай

Что важней, что важней?

Огонь или зверь

Выжить и не околеть

Молчать или петь

Что важней, что важней,
что важней, что важней…

 

Старшие поморы.

 

Что боишься – то придёт.

Не сбежишь, не сбежишь

Всё равно тебя найдёт

Не сбежишь, не сбежишь

Стерпишь всё равно

получишь урок.

Тебе будет впрок

Не сбежишь, не сбежишь…

 

Младшие поморы.

 

Древо жизни собирай

Сколько сможешь, сколько сможешь

Древо жизни собирай

Сколько сможешь, сколько сможешь..

Ты сколько смог?

 

 

 

Алексей. Не спеши, Фёдор, погодь. Пущай поближе подойдет… А вот сейчас бей.

Фёдор. Да знаю-знаю!

 

Фёдор стреляет.

 

Степан. Смазал!.. А ну дай сюда!

 

Степан выхватывает ружьё и стреляет несколько раз.  

 

Алексей. Есть! Двоих сбил! Хватит, патроны береги!

Бабка-баюнок. А пока суть да дело вот вам ещё один сказ про хитроумных груманланов. Слышите, груманланы? Хитроумные – я говорю. О том, как хитроумные груманланы начали использовать вместо пуль олений помёт. Какахи то есть…

Степан. Баб, а баб, ну тут ты, конечно палку-то не перегибай.

Бабка-баюнок. А чаво? Палка и та стреляет. А если сильно надо, то и оленьими какахами может пульнуть. Оленя его же оружием и кокнуть. Безотходное производство.

Алексей. Что ещё скажешь можно сделать из оленьего помёта?.. Загоняй их, братцы!

Бабка-баюнок. Да всё, что хошь. Но вам не скажу, потому как перебиваете меня и плохо слушаете. Вон молодым лучше другой сказ расскажу… Вышли как-то раз мезенские поморы нА берег, и видят рыбу снесло волною. Да рыбина-то непростая здоровенная и вся деревянная. Решили они её разобрать на дрова, а она им говорит: отпустите в море меня несчастную, горемычную. А что, говорят они, ты нам за это дашь? А рыба и отвечает: исполню я три ваших… Нет, исполню я два… Нет, исполню я одно ваше… Нет, исполню я половину вашего желания. Но поторопитесь, время работает не на вас, потом от половины останется треть, а потом и четверть.

Еремей. Да как же это так, бабуль? Ерунда какая-то. Обхитрить рыба хочет.

Бабка-баюнок. Молчи, а то история не сложится. Про инфляцию слыхал? Нет! Вот! И молчи тогда!.. Думают, значит, груманланы, какое им желание располовинить. Если лодью попросить, то будет у нас лодья без кормы али без парусов, али вообще без дна. А если попросить годовой запас продовольствия, то получат полугодовой. Думали-думали… Вот и сказке конец.

Хрисанф. Как так, бабуль? Нечестно так рассказ бросать.

Бабка-баюнок. А я так считаю, что нормально. Наполовину история похудела. Про инфляцию слыхал? Нет! Вот! Получи, распишись.

Хрисанф. Ну и душная же ты, земляна старуха!

Бабка-баюнок. Уж какая есть.

 

Поморы возвращаются в избу с тушами животных и древесиной.

 

Бабка-баюнок. Как наши груманланы животных разделывали и готовили на огне, показывать мы не будем. Но поверьте на слово, что дело такое было, хоть глазу оно и не мило.

 

 

Сцена4.

 

Груманланы сидят вокруг печки и греются. Бабка садится поближе, чтобы тоже погреться. Груманланы теснятся.

 

Бабка-баюнок. Вот и здвИженье наступило. Начало холодов. Зима пошла своим ходом для моряков, а теперь и для землеходов. Холостых трудов много и на море и на суше. Главное, чтобы руки росли из нужного места туши.

Фёдор. Кончилися патроны.

Бабка-баюнок. А я вам чего говорила про олений помёт. А вы же старую не слушаете. Вот и майтесь теперь.

Фёдор. Согрелась? Ну иди тогда, не мешай.

Алексей. Ничего, голыми руками будем зверя бить. Что мы, не поморы что ли?

Степан. А ну давай лесину в руки и будем точить – рогатины делать.

Бабка-баюнок. Как древни люди завещали, так и наши поморы решили повторить их успех. Нынче зверь не больше того мамонта, так что копьями можно одолеть.

 

Поморы перебирают древесину, найденную на берегу.

 

Хрисанф. Отец, смотри ветка какая упругая да гнутая.

Алексей. Думаешь, лук из неё сделать?

Хрисанф. Так и думаю.

Фёдор. Это можно. Только из чего тетиву сделаешь? Верёвок-то нет никаких.

Хрисанф. Не подумал.

Еремей. А ты вон жилы возьми у оленя…

 

Поморы молча переглядываются.

 

Еремей. Да пошутил я. Чего вы сразу-то?

Степан. А ничего смешного, кептен. Всё по уму. Будет с тебя толк.

Фёдор. Ну раз на то пошло, сяду и я делать кожаны бахилы. Подсмотрел, как делали такие бахилы самоеды.

 

Сидят поморы, кто рогатины точит, кто лук и стрелы делает, кто бахилы кожаные шьёт, а кто топор зазубривает.

 

Бабка-баюнок. Ну. И чего притихли?

Фёдор. Да делом заняты. Не видишь что ли?

Бабка-баюнок. Вижу-вижу. Степан, а, Степан, а поведай нам о себе что ли.

Степан. А что говорить? Ну, Степан я Стахеев Шарапов. Мезенский. С самого детства я на промысле. Считайте, что вырос на этом деле. Такого повидал, что никому не пожелаю. Девять раз помирал и десятый помру. Здоровьем вот только уже ослабел, но всё равно пошёл в этот раз. В последний раз надеюсь. Как бы только этот раз и в сам деле не стал последним. Жена у меня умница, отговаривала. И дочка говорила: не надо, не ходи, папа, и так у нас всё есть. Не послушал я. Понадеялся на силы свои, да на авось. Обнимались, как в последний раз на бережку. Отошли за лодьи и плакали навзрыд. Только вы это, не говорите мужикам, что Степан Шарапов слёзы льёт. Не должны они этого знать. Степан Шарапов у нас кремень, сердце у него, дескать, каменное. Из любой пропасти Степан выберется и не плачет Степан. Окромя жены и дочки никто этого не видел, и видеть никому не положено. Если уж каменный Степан Шарапов зарыдает, то и все тогда руки опустят. Нельзя так. Нельзя мне.

 

Хрисанф тяжело кашляет.

 

Алексей. А ну, сын, сядь-ка ты поближе к огню.

Бабка-баюнок. А младшого-то то в жар, то в холод швыряет. Зря он ноги свои промочил.

Алексей. Да без умысла же он. Так, по глупости.

Хрисанф. А ну, прочь медведь! Гоните ж его отсюда!

Еремей. Ты чего, Хрисанф, блазнишься? Какой медведь?

Алексей. Отстань. Вишь, у тебя зазноба, а у него озноба. Пусть сам вытягивается. Пусть учится не помирать.

Бабка-баюнок. А чтобы лихорадку вынести, надо хворому, как известно, мультики посмотреть в обязательном порядке. Внимание, как говориться, на экран. Не переключайтесь.

 

В избу входит импозантно одетый Ошкуй-медведь в котелке и с тросточкой.    

 

Хрисанф. Видали-видали! Я же твержу – медведь!

Ошкуй-медведь. Полярный медведь или попросту – ошкуй, приветствует всех этим вечером на нашем уютном острове. Добро пожаловать!

Хрисанф.

( Абстрактор – “12Э” с 0.11 до 0.18)

Спой-ка мне, Ошкуй-медведь,

Да чтобы мне не помереть.

 

Лихорадочные видения Хрисанфа Инкова подразумевают полное и безапелляционное сценическое безобразие! [1]

 

Ошкуй-медведь. Вот, как ты заговорил, Хрисанф Инков. Ну и дал же тебе Бог имечко-то. Ну что ж, ляг поудобнее. Хочешь – слушай, хочешь – спи, а хочешь – в потолок поплёвывай. Музыку, дамы и господа!

 

Музыка, свет!

 

Ошкуй-медведь.

( Абстрактор – “12Э” с 0.30 до 1.04)

Я полярный медведь,

Хозяин северных вод.

Летом худею на треть,

Ну и вот, ну и вот.

Да я шибко здоровый

Да я с виду неуклюж,

И на льду как корова,

Это чушь, это чушь!

Я плаваю как рыба,

И бегаю как рысь,

А если захочу,

То полечу.

Разойдись!

Я медведь полярный

И всё тащу я в пасть.

И даже груманланы

Какая это сласть!

 

 

Ну а теперь! Пусть моя добыча расскажет о своих впечатлениях!

 

Из темноты возникает тюлень, надевает котелок, берёт тросточку и начинает петь.

 

Тюлень. Разрешите представиться, тюлень собственной персоны.

 

( Абстрактор – “12Э” с 1.14 до 1.44)

Едят меня касатки и белые медведи,

Едят меня и люди

Всё ходят и едят

Но я их понимаю,

Я их не обвиняю.

Едят меня, пускай себе едят.

Но если повезёт мне,

И я не стану пищей,

Мне завтраком, обедом,

И ужином не быть.

Моржу не повезёт.

Ему сложнее плыть,

Ведь у него живот.

 

 

Пучок света падает на изящную моржиху.

 

Моржиха.

( Абстрактор – “12Э” с 1.57 до 2.30)

 

Хоть ласты мои нелегки,

Зато у меня есть клыки.

И жира толстенненький слой,

Вкуснейшего жира прослой.

Но есть не спеши меня, стой.

Гораздо вкуснее белуха

Она как я, но белуха

Не так хороша, как я,

Но тоже питательная.

 

Появляется тот же тюлень.

 

Белуха.

( Абстрактор – “12Э” с 2.33 до 2.50)

 

Я белуха

У меня нет слуха

Но я самый крупный зверь

Ты мне на слово поверь

Но я не транжира

Я не дам вам жира

 

 

Появляется суровый морской заяц весь в коже, в наколках и в металле.

 

Морской Заяц (тоненьким голоском):

Какой умник назвал меня зайцем?! А?!

Ещё раз так назовёте, я не знаю, что я с вами сделаю. И вообще у нас популяция очень небольшая, надо беречь.

 

Хор животных.

( Абстрактор – “12Э” с 3.47 примерно до 4.20)

 

Морж, белуха и тюлень!

Кто же будет на обед?

Может даже человек?

Может даже человек?

Жил помор, не зная бед,

А теперь он тоже

Быть ошкую на обед

Может, может, может…

 

 

Животные прекращают весело петь и танцевать, исчезают.

 

Алексей. Ну как ты, сын?

Хрисанф. Вроде бы получше.

 

Вновь появляется Ошкуй-медведь.

 

Ошкуй-медведь. Лежи-лежи. У нас антракт. Переоденемся и вернёмся к тебе.

 

Ошкуй-медведь исчезает. 

 

Бабка-баюнок. Вот тебе и ошкуй-медведь. Могёт и плясать и петь. Какого славного помощника я себе нашла… Вот так и зажили груманланы на острове. А кабы был выбор, уплыли б как рыбы, ну или выдры или бобры, или по дну бы пошли как крабы. Но поезд ушёл, то есть утоп их корабль. А жить-то охота. Каждой букашке и всякой козявке. Жить – то работа. И тут уж неважно, жарко тебе или зябко.

 

 

Сцена 5.

 

Груманланы спят. Одному только Фёдору не спится. Оделся он и вышел поглядеть на море. А Бабка-баюнок за ним приглядывает.

 

Фёдор. Чего подглядываешь?

Бабка-баюнок. Да так… Загадка. Как на Груманте понять, что уж ноябрь-месяц и Михайлов день настал?

Фёдор. Откуда мне знать?

Бабка-баюнок. А так, что ночь полярна наступает. Мир надолго спать ложится.

Фёдор. СпОлохи на небе. Красотища…

 

Фёдор наклоняется, берёт доску, выброшенную волной на берег.

 

Фёдор. Вот и доска с нашей лодьи. Погибли всё ж таки. Эх… А ты говорила, бабка, что чудо-юдо лодью проглотило. Всюду обман.

Бабка-баюнок. Ты живи и надейся и от всякого дела грейся. А обман – не обман, если вера твоя сильна. Правда – она одна, и – рано ли, поздно ли – одарит тебя сполна.

 

Фёдор поднимает глаза на горизонт. 

 

Фёдор. Как верить, когда ты один во всём свете?.. А это чего там?.. Да неужто!.. Быть не может!.. Корабль!.. Эй!.. Эге-гей!

 

Фёдор размахивает руками, кричит в море.

 

Фёдор. Стой, погодь-погодь… Сейчас-сейчас…

 

Фёдор достаёт огниво и разжигает огонь на ветке. Фёдор поднимает ветку, машет ею. Замирает.

 

Фёдор. Льдина… Обознался… Как так?.. Уж очень на корабль была похожа…

 

Фёдор бросает ветку, топчет.

 

Фёдор. Обознался. И как тут верить?

 

Фёдор шарит по карманам.

 

Бабка-баюнок. Так радовался, что единственное огниво выронил Фёдор и утопил его в море. С концами! Побежал тогда Фёдор к своим поморам, чтоб разделить с ними горе.

 

Фёдор забегает в избу.

 

Фёдор. Братцы, братцы!

Степан. Чего ты спать мешаешь?

Фёдор. Конец, братцы! Пропало!

Алексей. Что пропало-то?

Фёдор. Огниво пропало!

 

Груманланы мгновенно отходят ото сна.

 

Хрисанф. Как пропало?

Бабка-баюнок. Да вы уже и знаете, как пропало. Вопрос-то не в этом. А вопрос в том, что теперь делать и как таперича быть?

 

Огонь в печке гаснет.

 

Еремей. И что теперь делать?

Алексей. Думай, кептен, думай.

 

Грумланы начинают кутаться в шкуры, промерзают.

 

Поморы.

( Вездеход – “Про свет” с 2.30 до 3.42)

Потеряно наше огниво,

На небе мерцают огни нам.

Хранимое мясо не стало бы гнилью.

Нам бы не стать тут промёрзший глиной.

Сколько прожить нам осталось?

Неужто самую малость?

Остынут и уши и нос, и каждый

Палец руки и ноги откажет.

А сердце всё тише и глаже,

Замолкнет и больше не скажет.

Ни слова, ни звука. Метель.

Ни стона, ни стука в дверь.

Никто не спасёт, не придёт,

Никто не разбудит. И вот

Приплыли мы груманланы.

Ничего тут не сделаешь, ладно…

 

 

Груманланы потихоньку безвольно ложатся, замерзая. Один Степан стоит на ногах.

 

Степан.

А-ну, брось унывать, братцы!

Пока дышим, нам надо цепляться.

Зубами хвататься за жизнь.

Бабуля, хоть ты им скажи!

Бабка-баюнок. Лично я не хочу, чтобы история сия так кончилась трагично… Но кто я такая, чтобы решать за вас и чтоб возражать… Ой, померли! Замёрзли горемычные!

Степан.

И земляна старуха туда же!

Вот и слушай её, вот и скажет.

 

Степан из последних сил пытается разбудить замерзающих поморов…

 

Степан. Вставай!.. Вставай, Алексей, не спать!.. Кептен, бодрей, бодрей… Фёдор! Хрисанф!

 

 

 

 

Акт 2.

 

Сцена 1.

 

Поморы трут палочки, пытаясь разжечь огонь, как древние люди. Бабка-баюнок входит в избушку вся снежная.  

 

Фёдор. Опять эта блажная пришла.

Бабка-баюнок. По морю поморы шли, шли, шли. Добычу искали, да судьбу нашли. Шли, шли, шли и до острова дошли. До острого, колючего острова трескучего, до острова гремучего. Ох, и замучит он! Зима наступила. Веденьев день настал. Обильны снегопады пошли.

 

От трения палочек у поморов возникает огонь.

 

Хрисанф. Огонь!

Еремей. Огонь!

Степан. Он родимый!

Алексей. Горит!

Бабка-баюнок. Как дети малые возрадовались груманланы. А чтобы сохранить огонёк, слепили они из глины и жира специальну чашу, в которую и поместили негаснущий вечный огонь. Находка, считай, и выдумка уникальна. Никто такого ишо не видывал по тем-то временам. Хотя нет. Есть у меня один сказ по данной проблематике. Жил да был один помор, и был у него карманный огонь. Сейчас никого не увидишь этим, а в былые времена это считалось дивом и большим секретом. Горел он у помора в кармане, когда надо вынимал этот огонёк помор, а потом обратно прятал. И случилось как-то полнейшее безобразие в жизни помора. Встретил он красавицу и полюбил безумно. И решил по этой своей безумной любви подарить красотке карманный огонь. Отдать-то отдал, но в ответ получил фигу с маслом. Во! (Показывает фигу). Такого размера была фига. Красотка вскоре влюбилась в другого помора и подарила ему этот карманный огонь. А тот помор принял подарок, но ответил, чем, правильно – фигой! (Показывает фигу). Чуть больше моей та была. А потом и этот встретил какую-то совсем уже не красивую красотку, но всё равно влюбился. И повторил трюк с  фигой. Вот так и ходит этот карманный сердечный огонёк от одного дурака к другому уж много и много лет. И конца и краю этой фиге, огню то есть, нет и не будет.

 

В это время груманланы развешивали мясо под потолком.   

 

Бабка-баюнок. Как наладили поморы бесперебойный свет, так и выдумали коптить под крышей мясо. Такое бы даже я, наверное, не придумала.

 

Еремей срывает мясо, как плод с дерева, пробует.  

 

Алексей. Ну, что скажешь, кептен?

Еремей. Не, пусть повисит ещё, дозреет.

Бабка-баюнок. А ты, Хрисанф, совсем уже вылечился? Так?

Хрисанф. Так вроде бы.

Бабка-баюнок. Ну, раз вылечился, так и расскажи о себе что ли.

Хрисанф. А чего? Ну, звать меня Хрисанф Инков. Мне идёт двадцать третий год. Я с отцом здесь. Вы уже догадались, наверное. А в Мезени у меня только младший брат остался и тётка. Я лучше здесь побуду. Отец меня много чему научил и ещё научит. Он долго не хотел меня брать с собой. Не знаю почему. Наверное, думал, что не справлюсь. Но я это с виду только дохлый. На самом деле я жилистый просто. Зато крепкий как трос морской. А может и не потому он не брал меня с собой. Берёг что ли? Не говорит. А брат мой младший он в Мезени с тёткой остался. Тётка одна живёт после смерти мужа её на промыслах, вот и следит за братом, чтобы не скучать. Брат у меня бойчее чем я будет. Ему палец в рот не клади. Тоже в мешок залез на лодье, еле нашли. А то бы с нами сейчас тут был.

Алексей. Это да, это он бы мог. Ну что, мезенцы, пошли на охоту.

Фёдор. Не могу я, братцы. Слабость кака-то.

Бабка-баюнок. Да не кака-то, а вполне конкретна слабость у тебя.

Фёдор. Чего это?

Бабка-баюнок. А того это. Пущай про цингу лучше расскажет ошкуй-медведь. Внимание!..

 

Тишина, никого нет.

 

Бабка-баюнок (за кулисы). Расскажешь, нет, медведь? Про цингу.

Ошкуй-медведь (выглядывает). А что рассказывать про неё? Сам не болел. Знать не знаю, чем там люди хворают. У медведей другие хвори.

Бабка-баюнок. Не заставляй меня тебя заставлять.

Ошкуй-медведь. Ладно. С бабкой лучше не спорить.

 

Появляется Ошкуй-медведь, надевает цилиндр, стучит тросточкой в избу. Мезенцы замирают.

 

Еремей. Кто там?

Ошкуй-медведь. Цинга.

Фёдор. Уходи.

Ошкуй-медведь. Не могу, Фёдор Веригин. К тебе я.

 

Медведь заходит в избу. Загорается свет, появляется музыка.

 

Ошкуй-медведь.

( Maksa-Makc – Амурская плясовая с 0.03 до 1.00)

 

Фёдор, слушай мою песнь:

Мореходы сотни лет

Знают про цингу-болезнь,

От неё леченья нет,

Но, однако, всё же есть.

А сначала о симптомах

Расскажу тебе чуть-чуть.

Вижу, ты помор не промах

Полениться и вздремнуть.

Слабость рук и слабость ног,

И гнетёт печаль,

Неохота за порог.

Фёдор, помечай.

Сухость кожи, синяки,

Зубы выпадат,

Помираешь от тоски –

Как-то так вот, брат.

Как лечится от такого,

Чтоб не сдать концы.

Если нету у человека,

Витамина Цы.

Свежу кровь попить бы можно,

Кислу травку пожевать.

Фёдор, это всё несложно,

Чтобы выживать.

Если нету у человека

Витамина Цэ,

Знать для случая такого,

Надо двигацэ!

 

Выходит кордебалет из животных.

 

Ошкуй-медведь. Нет-нет-нет, здесь не надо танцевать. Человек вон помирает.

 

Кордебалет неловко исчезает обратно.

 

Фёдор. Что? Помираю? Как это?

Алексей. Говорил я тебе двигаться надо, кровь гонять.

Степан. А я говорил, кровь оленью надо пить. А ты нос воротил свой.

Бабка-баюнок. Как наши груманланы кровь оленью пили, мы по этическим соображениям тоже показывать не будем.

Еремей. А я носил тебе траву кислую грумантскую. А ты отказывался. Противная, говорил.

Хрисанф. Да что вы всё напираете! Говорят же вам – умирает! Что делать-то теперь?

Ошкуй-медведь. Ну, это уже ваше дело, а я пойду.

 

Ошкуй-медведь уходит. Груманланы обступают Фёдора.  

 

Бабка-баюнок. Этот медведь у нас добрый, домашний. А там на острове медведей этих шибко много. И в основном они, конечно, жестокие убийцы.

 

Дверь в избу начинают выламывать медведи.

 

Бабка-баюнок. А вот и они, легки на помине. Подпёрли наши груманланы дверь всем, что было и притулились.

 

 

Сцена 2.

 

Алексей кормит лежачего Фёдора из ложечки. Бабка-баюнок пытается открыть дверь в избу. Мезенцы затихают, прислушиваются.

 

Бабка-баюнок. Да я это, я. Нет тут медведей.

 

Хрисанф освобождает дверь, бабка заходит.

 

Бабка-баюнок. Ну что, ждали? Вот и пришла Аксинья.

Еремей. Где? Какая такая Аксинья?

 

Еремей выглядывает из избы.

 

Бабка-баюнок. Не знаешь Аксинью – молчи лучше. Аксинья-полузимница – это середина зимы так называется.

Еремей. А! Я уж подумал.

Бабка-баюнок. А ты не думай об Аксиньях. У тебя в Мезени своя Агафья… Накормил товарища, Алексей?

 

Фёдор кивает.

 

Бабка-баюнок. Вот и славно. А теперь про себя чего-нибудь расскажи.

Алексей. Сын-то небось уже всё поведал про нас. Алексей я Инков. В Мезени вырос. Ясно дело, что я берёг его. И второго сына тоже берегу. Как не беречь, один я у них остался. Мать померла три года как назад. Хрисанф-то не любит об этом поминать. Вот и умолчал. Хорошо хоть, что сыны уже не маленькие, грудь не просят. Вот я их по-мужицки и воспитываю. Бывает, и по-матерински тоже забочусь, а как иначе. Беречь надо, чтобы не пропал род. А что горе, горе тоже нам в урок Бог посылает. Не просто так, а для чего-то. Чего нельзя пережить? Да всё можно пережить. Главное, верить.

Бабка-баюнок. Во! Золотые слова, Алексей! Хошь верьте, а хошь нет, а в Мезени у вас время-то остановилось. Вот такие кУдесы, чудеса, значит. Как вы покинули родну землю, так там всё и замерло. А как вы вернётесь, так оно снова всё и пойдёт своим чередом. Как запомнили вы всё, так и стоит там всё сейчас на своих местах и не движется. Дожидается вас. И даже вспоминать не придётся.

Фёдор. А мне и вспомнить-то нечего. Семьи нет, детей нет, жены нет, товарищей нет, собаки и то нет. Всю жизнь проваландался туды-сюды. Думал уехать из Мезени, ничего же не держит, да и того не сделал. Смелости не хватило. У меня же смелость-то только на промысле и проявлялась, а в обычной жизни я слабый. Пить, гулять, дел никаких не решать. Помру я – и никто даже не вспомнит. Ни одна живая душа слезу не прольет. Что был Фёдор Веригин, что не было. Здесь хоть крест поставят с моим именем. Вечно будет стоять во льдах, не сгниёт. Люди редкие будут приплывать и креститься у моей могилы. А на большой земле, среди людей, крест долго не простоит и поминать никто не будет. А если ещё остров в мою честь назовут, так это вообще…

Бабка-баюнок. Ой, брехун, ложись уже, помирай!..

Фёдор. А что? Хорошо звучит – Остров Веригина.

Алексей. Хорошо-хорошо, Фёдор. А ты, бабуль, лучше чего-нибудь скажи Фёдору, коли нет у нас тут священника.

Бабка-баюнок. А чего бы и нет… Давай-ка я тебе, Фёдор Веригин, расскажу сказ на сон грядущий. Сымай свои вериги, цепи то есть, и навостри свои уши… В особо смурые дни, в море у Мезени, Онеги или даже у Кеми является на глаза особо внимательному помору корабль. Далеко в Гандвиге он плывёт, очертания только видны. Лодья то или бриг не ясно. Да и неважно. Видно только, что весь тот корабль в гусиных перьях, а паруса будто бы из цельных перьев сделаны от гусей-великанов. А тот, кто увидел такой вот корабль, тот знает, что где-то упокоился храбрый и добрый помор. За ним, значит, приплыл этот корабль, душу его забрать. Забрать и увезти далеко-далече в северные воды на Гусиную Землю, где сладко покоятся души усопших храбрых поморов, отдыхают и слушают песни гусей перелётных. Га-га-га, да, га-га-га. Га-га-га, да, га-га-га. Га-га-га…

Степан. Всё, бабуль, кончай гоготать. Ушёл Фёдор Веригин на Гусиную Землю.

 

Поморы закрывают лицо Фёдора шкурой, снимают шапки.

 

Бабка-баюнок. Полярна земля ледяна. Да и копать её нечем – ни кирки, ни лопаты. Под снег положили наши ребяты мёртвое тело Феди. Поглубже зарыли, чтоб не достали медведи. А вскоре случилось новое горе.

 

Алексей и Хрисанф сидят у печи. Хрисанф даёт отцу сухую траву. А Алексей тяжело согнулся в это время.

 

Алексей. Худо мне, сын.

Хрисанф. Да ты травку жуй, отец.

Алексей. Помощи от неё никакой, если силы убавились. Скоро и мне помирать.

Хрисанф. Жуй, отец, не помрёшь.

Алексей. Я-то помру и ничего. А тебе надо б вернуться. Дел в Мезени по горло. И за братом надо присмотреть.

Хрисанф. Не помрешь, отец, выкарабкаешься.

Бабка-баюнок. Вот тако горе в семье Инковых. Как судьба распорядится – неизвестно. Честно ли, али нечестно. Как узнал младшой Инков о болезни отца, так кажный день стал с утра до ночи выходить к морю и смотреть вдаль. Надеясь и веруя.

 

Хрисанф выходит на берег. Бабка-баюнок даёт ему в руки поморскую игрушку – птицу счастья.

 

Хрисанф.

Не волнуйся, волна,

Всё тебе будет сполна,

Отнеси на ладонях до дома,

Помолись за меня иконам…

 

Хрисанф запускает птицу, птица летит через всё море.

 

 

Сцена 3.

 

Еремей и Степан подходят к Хрисанфу.

 

Поморы.

И ничего на горизонте нет, и не будет.

Где же паруса и корабли, где же люди?

Кто же нас спасёт и увезёт нас отсюда?

Где же паруса и моряки, хошь одно судно?

Ни одного судна…

 

Еремей. Отдохни, Хрисанф. Пойди к отцу, там ты нужнее.

Хрисанф. Нет, я буду ждать.

Бабка-баюнок. Так и ждал, Хрисанф до Афанасьева дня. А это уж конец полярной ночи.

Еремей. А сколько времени-то прошло? Месяцев? Неужто год прошёл?

Степан. Сколько-сколько. Так и не выучил ты, как определять время, кептен. Сколько, бабань?

Бабка-баюнок. Само-знамо сколько. Шесть лет и три месяца прошло?

Еремей. Сколько?.. А как же там моя Агафья?

Бабка-баюнок. Кто ж знает.

Хрисанф. А что это там на горизонте на корабль похожее?

Бабка-баюнок. Шесть лет и три месяца кажный день… Кажный день они выходили к морю и смотрели на горизонт, надеясь увидеть корабль, веря в то, что они увидят корабль. И вот когда они увидели корабль, они не поверили своим глазам. Радели, радели и дождались.

Степан. Какой явный сон.

Еремей. Да уж. Приснится же.

Хрисанф. Не может того быть.

Еремей. Как настоящий.

Степан. Настоящий.

 

Груманланы смотрят на корабль, не веря своим глазам, но вскоре понимают, что он реален. 

 

Хрисанф. Отец!!!

 

Хрисанф бежит в избу.  

 

Степан. Бегом за огнём!

 

Еремей бежит за огнём, Степан машет руками кораблю, по-прежнему сомневаясь, что он настоящий.

 

Бабка-баюнок. Ну вот и разглядели они своё освобождение. Лодка та была староверская. За скромную сумму в восемьдесят рублей хозяин лодки согласился отвезти груманланов обратно в Мезень. Собрали поморы всё, что наохотили за эти годы. Мехом и жиром забили они староверский корабль и отправились домой… Эй, вы меня только не забудьте!

 

Груманалны собирают меха и всё, что нажили.

 

 

Сцена 4.

 

Поморы величественно сходят на берег.

 

Бабка-баюнок. Глянь, каки красавцы-молодцы! Герои каки!

Хрисанф. Брат-то мой на промыслах был, когда мы вернулись. Как так? Уходили в море, он совсем малой был. Возвернулись, а он уже на промыслах. Мало того, это его собственный промысел. Во какой братец боевой и деловитый вырос. Вёрнется, так я его и не узнаю, бородой поди оброс.

Алексей. А я как на землю родную ступил, так сразу от всякой хвори излечился. Сеструху обнял, за сына младшого порадовался. Болею ещё, конечно, но ничего пройдёт. Живой остался, а остальное поправимо.

Степан. Жена, когда меня встречала, от радости-то в воду упала и чуть не утонула. Но ничего, вытащил её. А дочка, дочка-то уже со своим дитём встретила. Жаль, говорит, отец ты меня не благословил на свадьбу. Ну ничего, задним числом благословлю. Муж вроде у неё нормальный, сойдёмся. Отошли, конечно, в сторонку за лодью и поплакали маленько. Как же без этого.

Еремей. Не дождалась меня Агафья. Замуж вышла… Но не долго там была, не смогла с нелюбимым-то. Пришла всё ж таки на берег меня встречать. Соскучилась, значит. Не узнались поначалу даже. Но ничего, посмотрим-посмотрим, может оно что и будет.

 

Еремей отводит Хрисанфа в сторонку.

 

Еремей. Ну что, Хрисанф Инков. Отцы наши устали. А ты? Ты-то пойдешь со мной на промысел?

Хрисанф. А как иначе? Пойду, не сомневайся. Только сначала с братом схожу.

 

Бабка садится на берег – устала тоже.

 

Бабка-баюнок. Вот така у нас стАрина вышла. Пыль пылью, а быль былью. Не судите, рассказала так, как оно на самом деле было. Видела своими глазами.

Еремей. Баб, ну ты брешешь опять. Не триста же тебе лет.

Бабка-баюнок. Ну не триста, подловил. Четыреста пятьдесят восемь с половиной. Только это секрет, я ж ещё молодо сохранилась и жениха себе ищу. Так что мне двадцать пять и не больше.

Степан. Молодуха совсем.

Бабка-баюнок. Ты женат, отстань от меня… Расскажу-ка вам ещё один сказ. Попали как-то груманланы в беду, пришла бабка-баюнок и всех спасла.

Алексей. Всё что ли?

Бабка-баюнок. Всё… Расходимся.

Еремей. Как спасла-то хоть?

Бабка-баюнок. Не мытьём, так катаньем. Чего пристал? Спасла и спасла. Спасибо скажи.

Алексей. Если бы не ты, бабуль, со своими сказками, мы погибли бы.

Бабка-баюнок. Во-во! И нечего мне перечить. Пожила долго, повидала много. Зубов жевать не осталось, только сказы сказывать саму малость.

Степан. Всё, кончай своё быванье, земляна старушка! Время поклониться большим обычаем.

 

Конец.

 

 

 

 

 

[1] В рамках законодательства РФ